Полное собрание сочинений. Том 5. Произведения 1856–1859 - Лев Толстой

— Вовсе не радъ! Привезутъ съ собой всю эту Петербургскую сплетню и мѣшать мнѣ будутъ. Все надо ихъ занимать. Только ужъ этаго никакъ не будетъ. Хочетъ онъ жить — живи, а я въ Нарѣжное иду[172] 2го Сентября. Ужъ вы пожалуйста, мистрисъ Джонсъ, приготовьте имъ тамъ верхъ и все. Вы это умѣете.

<— Очень жаль бѣднаго Иларіона, очень мнѣ жаль. Все бросилъ — хандритъ. Озлобленъ на все и впадаетъ, самъ того не замѣчая, въ эту гадкую и грязненькую жизнь стараго холостяка — собачника. Да, собачника. И кто же? Князь Иларіонъ — сынъ Князь Василья Иларіоныча. — Занимая такой постъ и при дворѣ.... и вдругъ все бросить — непонятно! Вы знаете, что мы съ женой ѣдемъ къ нему нынче осѣнью. И я надѣюсь поднять его. У насъ и такъ мало людей въ Россіи, чтобы пропадали такіе люди какъ Иларіонъ… Я беру отпускъ. — Мнѣ нужно же побывать въ имѣньяхъ жены,[173] я и не видалъ мужиковъ нашихъ. Надо рѣшить что нибудь. А мы съ нимъ однаго уѣзда. —

Такъ говорилъ молодой тайный совѣтникъ — значительное лицо Петербурга, обращаясь къ Генералъ-адъютанту, сидѣвшему у него въ кабинетѣ.

— А вотъ и Зина. Ты меня извини. Мы должны быть у Елены Павловны нынче. А мы говорили о твоемъ cousin Иларіонѣ… — обратился онъ къ женѣ, которая въ томъ незамѣтно изящномъ уборѣ, котораго тайна извѣстна только высшему свѣту, тихо вошла въ комнату.

— Ежели вы его не вытащите изъ его берлоги, — сказалъ Г[енералъ]-А[дъютантъ], обращаясь къ женѣ пріятеля, — никто этаго не сдѣлаетъ.

— Да, очень жалко его, — сказала она.

И всѣ трое вышли.

Князь Иларіонъ Васильичъ былъ старый, скорѣе старѣющій холостякъ. Блаженъ кто..... и постепенно жизни холодъ съ годами вытерпѣть умѣлъ!..

Кто изъ людей, дожившій до 40 лѣтъ — (из людей жившихъ и любившихъ) не испыталъ на себѣ всей глубины значенія этаго стиха:>

Блаженъ, кто съ молоду былъ молодъ,. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .Кто постепенно жизни холодъ

_______

* IV

ЗАПИСКИ МУЖА

Вотъ я опять одинъ и одинъ тамъ, гдѣ я былъ и молодъ и дитя, и гдѣ я былъ глупъ и гадокъ, и хорошъ и несчастливъ, и гдѣ я былъ счастливъ, гдѣ я жилъ, истинно жилъ разъ въ жизни въ продолженіи 20-ти дней. И эти [20] дней какъ солнце одни горятъ передо мной и жгутъ еще мое себялюбивое подлое сердце огнемъ воспоминаній. Теперь Богъ знаетъ что я такое, и что я дѣлаю, и зачѣмъ все тоже вокругъ меня, и время все также бѣжитъ около меня, не унося меня съ собой, не двигая даже. Оно бѣжитъ, а я стою — и не стою, а подло, лѣниво, безцѣльно валяюсь посреди все той же внѣшней жизни, безъ силъ, безъ надеждъ, безъ желаній, съ однимъ ужаснымъ знаніемъ — съ знаніемъ себя, своей слабости, изтасканности и неизцѣлимой холодности. Я себѣ не милъ нисколько, ни съ какой стороны, не дорогъ я, и я не ненавистенъ себѣ, я хуже всего этаго, я неинтересенъ для себя, я скученъ, я впередъ знаю все, что я сдѣлаю, и все, что я сдѣлаю, будетъ пошло, старо, невесело. Пробовалъ я и вырваться изъ этаго стараго, пыльнаго, затхлаго, гніющаго, заколдованнаго круга себя, въ которомъ мнѣ[174] суждено вертѣться, но все, чтобы я не сдѣлалъ самаго необычайнаго, все это тотчасъ же получало мой собственный исключительный цвѣтъ, образъ и запахъ. Только я могъ это и такъ сдѣлать. Все тоже, все тоже. Ежели бы я застрѣлился или повѣсился, о чемъ я думаю иногда также здраво, какъ о томъ, не поѣхать ли въ городъ, и это бы я сдѣлалъ не такъ, какъ солдатъ, повѣсившійся прошлаго года въ замкѣ,[175] а только такъ, какъ мнѣ свойственно, — старо, пошло, затхло и невесело. —

Нѣтъ, не уйти отъ себя и отъ своего прошедшаго!

Не для человѣка свобода. Каждая секунда, которую я проживаю, противъ воли проживаю, заковываетъ будущее. А ужъ остается меньше жизни впереди, чѣмъ сзади. Все будущее не мое уже. Так склонись, покорствуй и неси цѣпи, которыя ты самъ сковалъ себѣ. Да, легко сказать, а ежели бы у меня оставалось только два мгновенія жизни, я бы и ихъ употребилъ на то, чтобы мучительно биться съ этимъ прошедшимъ, и пытался бы вырваться на свѣтъ и свободу и хоть разъ свободно и независимо дыхнуть чистымъ воздухомъ и взглянуть на неомраченный, не сжатый, неоклеветанный, а великой, ясной и прелестной міръ Божій. —

Правда, я не имѣю еще права жаловаться и плакать, у меня были[176] двѣ недѣли свободы, и теперь бываютъ при воспоминаніи о моей жизни минуты восторга, когда я свободенъ, другіе не выходятъ изъ вѣчнаго рабства. —

Жизнь моя отжита, ежели то жизнь, тѣ 33 года, которые я былъ, мнѣ дѣлать нечего; я навѣки закованъ въ мірѣ дѣйствительномъ; остается одинъ міръ моральной, въ которомъ я могу быть свободенъ. Хочу, пользуясь тѣми минутами восторга, въ которыхъ я свободенъ, разсказывать исторію моей жизни и тѣ событія, самыя простыя и обыкновенныя событія, которыя довели меня до моего настоящаго положенія. —

Съ тѣхъ поръ, какъ себя помню, какіе были мои первые идеалы? Чего я желалъ? Чѣмъ я гордился? Богатство и власть были мои идеалы, ихъ я желалъ и ими гордился. Помню, мнѣ было 3 года, отецъ отдавалъ приказанья въ кабинетѣ, въ то время какъ всѣ мы, мать, тетка я и сестра, сидѣли за чаемъ въ гостинной.

_______

* V.

[ОТРЫВОК БЕЗ ЗАГЛАВИЯ.]

Онъ не могъ ни уѣхать, ни оставаться. Уѣхать не могъ, потому что денегъ не было и потому что безъ вечеровъ у Пушковыхъ ему не представлялась возможность жить. А каждый вечеръ онъ выходилъ отъ нихъ съ чувствомъ сосущей тоски и говорилъ себѣ: выжатъ, выжатъ апельсинъ. Тотъ самый апельсинатъ, который она ѣла при немъ. А оставаться не могъ, потому что столько было насплетничано и пересплетничано вокругъ него съ нею, и между имъ и ею были такія отношенія, которыя можно было только чувствовать, но не понимать. Она ли отказала ему, онъ ли ей? — Кто кого обманулъ[177] и неудовлетворилъ, не довелъ своихъ отношеній[178] до сознанія? Вообще между ними говорилось и думалось тонко, очень тонко, изящно. Грубыя слова: влюбленъ, хочетъ жениться или выйти замужъ, обманулъ, сдѣлалъ предложенье и т. п., нетолько слова, но и понятія недопускались. Оно было тонко, но зато ужасно неясно. Пріятно ли было или нѣтъ, это ихъ дѣло. Должно быть, что пріятно, иначе они бы такъ не вели себя. —

_______

** VI.

СКАЗКА О ТОМЪ, КАКЪ ДРУГАЯ ДЕВОЧКА ВАРИНЬКА СКОРО ВЫРОСЛА БОЛЬШАЯ.

(Посвящается Варинькѣ.)

— Что это въ самомъ дѣлѣ мы совсѣмъ забыли дѣтей, — сказала мать послѣ обѣда. — Вотъ и праздники прошли, а мы ни разу не свозили ихъ въ театръ. — Принесите афишу — нѣтъ ли нынче чего-нибудь хорошенького для нихъ. —

Варинька, Николинька и Лизанька играли въ это время въ сирену, они всѣ три сидѣли на одномъ креслѣ: подъ водой ѣхали на лодкѣ къ феѣ; и ихъ было въ игрѣ будто-бы 6 человѣкъ: мать, отецъ, Евгеній,[179] Этіенъ, Саша и Милашка. Лизанька была Милашка и сейчасъ сбиралась быть феей, чтобы принимать гостей; но вмѣстѣ слушала, что говорили большіе.

— Варинька! въ театръ, насъ… — сказала она и опять принялась за свое дѣло: дуть и махать руками, что значило, что они ѣдутъ подъ водой.

— Мамаша? — спросилъ Николинька.

— Да, — сказала Варинька.

И игра пошла плохо, очень долго не доѣзжали до феи, дѣти все слушали, какъ мамаша совѣщалась съ дядей, куда ѣхать? Въ циркъ, или въ Большой театръ, въ «Наяду и Рыбакъ». —

— Идите одѣвайтесь! — сказала мамаша.

Сирена вдругъ разстроилась, ни лодки, ни воды, ни милашки, ничего больше не было. —

— Мы, мамаша? — спросила старшая, Варинька, хотя и знала, что одѣваться сказано имъ.

Николинька и Лизанька, молча глядя на мамашу, ожидали подтвержденья.

— Идите, идите скорѣй наверхъ!

И топая ногами, съ пискомъ и крикомъ, толкая другъ друга, полетѣли дѣти.

Черезъ полчаса они потихоньку, боясь запачкать и смять платья, ленты и рубашки, съ умытыми лицами и руками сошли въ гостиную. Они всѣ были славныя дѣти, особенно дѣвочки въ кисейныхъ платьяхъ съ розовыми лентами, а мальчикъ въ канаусовой сизой [?] рубашкѣ съ золотымъ поясомъ, котораго ему самому очень мало было видно.

— Неужели я такая же хорошенькая, какъ и Лизанька? — думала Варинька и, чтобы увѣриться въ этомъ, прошлась, шаркая, мимо зеркала[180] и какъ будто мимоходомъ заглянула на себя подъ столъ въ зеркало. Въ зеркалѣ бокомъ стояла хорошенькая дѣвочка.

— Лизанька! посмотри, у тебя коки все не пригладились, — сказала она, и Лизанька подошла и посмотрѣла на себя.