Денис Давыдов - Александр Барков

Когда Давыдов оставил военную службу, он решил расстаться со своей «боевой гусарской вывеской» – усами. В.А. Жуковский попросил у него на память левый ус, поскольку он ближе к сердцу. Охотно выполнив просьбу известного поэта, с коим его связывала дружба с юношеских лет, Денис Васильевич не преминул приложить к усу и свой весьма солидный «послужной список»:

«Войны:

1. В Пруссии, 1806 и 1807 гг.

2. В Финляндии, 1808 г.

3. В Турции, 1809 и 1810 гг.

4. Отечественная война, 1812 г.

5. В Германии, 1813 г.

6. Во Франции, 1814 г.

7. В Персии, 1826 г.

8. В Польше, 1831 г.».

С имением жены Верхняя Маза Сызранского уезда Симбирской губернии, «благословенным местом» в поволжских степных привольных краях, связаны последние восемь лет жизни Давыдова. Осенью и зимой Денис Васильевич выезжал в Москву, Петербург, Сызрань, Саратов, Пензу, где у него образовался большой круг друзей и знакомых.

В тихом и благодатном деревенском уединении прославленный партизан, «мешая дело с забавою», вдохновенно трудился на ниве литературы, воспитывал детей и охотился. Здесь он собрал солидную по тем летам библиотеку и страстно мечтал об издании собственного журнала с привлечением цвета русской словесности: Жуковского, Пушкина, Вяземского, Баратынского, Языкова... Тут он приводит в порядок свои военные записи, которые велись прежде от случая к случаю, «в седле да в куренях солдатских», заканчивает «Дневник партизанских действий 1812 года». Из-под его пера выходят статьи «О партизанской войне», «Воспоминания о цесаревиче Константине Павловиче», создаются военно-исторические очерки, где неизменно подчеркивается, что «нравственная сила народа в Отечественную войну вознеслась до героизма».

В Верхней Мазе пишутся едкие сатирические эпиграммы на чванливых великосветских вельмож и помещиков:

«О ты, убивший жизнь в учебном кабинете,Скажи мне: сколько чуд считается на свете?» –«Семь». – «Нет: осьмое – ты, педант мой дорогой,Девятое – твой нос, нос сизо-красноватый,Что, так спесиво приподнятый,Стоит, украшенный табачного ноздрей!»

Злой эпиграммой Давыдов бичует пензенского помещика-самодура И.В. Сабурова, увлеченного разведением тонкорунных баранов-мериносов:

Меринос собакой стал, –Он нахальствует не к роже,Он сейчас народ прохожийЗатолкал и забодал.

Сторож, что ж ты оплошал?Подойди к барану прямо,Подцепи его на крюкИ прижги ему курдюкРаскаленной эпиграммой!

Появилась эта эпиграмма в связи с выходом пасквильной книжонки Сабурова «Четыре роберта жизни. Олицетворенная дума Мурзы Чета». В ней Сабуров изрядно поерничал, позлословил и «пощипал пензенских жителей обоего пола».

В дружеском послании Вяземскому Давыдов признается:

«Теперь я пустился в записи свои военные, пишу, пишу и пишу. Не дозволяют драться, я принялся описывать, как дрались».

«...Кочевье на соломе, под крышей неба, вседневная встреча со смертью, неугомонная жизнь партизанская! – восклицает отставной генерал, – вспоминаю вас и теперь с любовью, когда в кругу семьи своей пользуюсь полным спокойствием, наслаждаюсь всеми удовольствиями жизни и весьма счастлив... Но отчего по временам я тоскую о той эпохе, когда голова кипела отважными замыслами и грудь, полная надежды, трепетала честолюбием изящным и поэтическим...»

В деревне Давыдов вел деятельную жизнь помещика, скрашивая свой досуг охотой.

«Я здесь, как сыр в масле... – сообщал Денис Васильевич графу Ф.И. Толстому в Москву, живо описывая свое бытье. – Посуди: жена и полдюжины детей, соседи весьма отдаленные, занятия литературные, охота псовая и ястребиная, – другого завтрака нет, другого жаркова нет, как дупеля, облитые жиром... Потом свежие осетры и стерляди, потом ужасные величиной и жиром перепелки, коих сам травлю ястребами по двадцати в один час на каждого ястреба».

7 ноября 1833 года Давыдов писал А.М. и Н.М. Языковым: «...Причина замедления ответа моего есть рысканье мое по мхам и по болотам за всякого рода зверями. Сейчас только с коня и сейчас принялся за перо, чтобы писать к Вам победной рукою, поразившей огромного волка».

В Верхней Мазе «хлебопашец и любитель словесности» большую часть времени проводил в кабинете или в поле:

Где не стыжусь пороюПоднять смиренный плуг солдатскою рукой,Иль, поселян в кругу, в день летний, золотойВзмахнуть среди лугов железною косой...

Стараясь развеять свое затворничество в сельской глуши, прославленный партизан встречается и ведет переписку с московскими и петербургскими писателями: Жуковским, Пушкиным, Баратынским, Вяземским, Дельвигом, Языковым, графом Федором Толстым... следит за их творчеством, выписывает журналы...

«Если бы вы знали, – сетовал он однажды издателю своего первого поэтического сборника Силаеву, – что такое день прихода почты или привоза газет и журналов в деревню степную и удаленную от всего мыслящего, то вы бы поняли мое положение... Нестерпимо сидеть в пропасти, слышать над собою движение и жизнь и не брать в них участие. Это мой удел с тех пор, как не имею газет и журналов».

Вести от друзей и встречи с ними всегда были для Дениса Васильевича отрадой и источником вдохновения. «Я не могу забыть приятного вечера и утра, проведенного у тебя, и вообще краткого, но приятного пребывания моего в Петербурге, – писал он Жуковскому. – Я как будто снова отскочил в прошедшее, встретившись с тобой и Вяземским, товарищами лучших дней моей жизни. Бог приведет, скоро опять увижусь с вами, и не на короткий уже срок...»

Вскоре после Бородинского сражения Жуковский написал патриотическую песнь «Певец во стране русских воинов». Эта поэма прославила имя Жуковского по всей России. Двадцатилетний прапорщик Московского ополчения Иван Лажечников записал в своих «Походных записках» 20 декабря 1812 г.: «Часто в обществе военном читаем и разбираем «Певца во стане русских», новое произведение г. Жуковского. Почти все наши выучили уже сию поэму наизусть. Какая поэзия! Какой неизъяснимый дар увлекать с собой душу воинов!.. Довольно сказать, что «Певец во стане русских» сделал эпоху в русской словесности и – в сердцах воинов!» Поэма увековечила доблестных героев Отечества, полководцев, воздавала дань храбрости русскому солдату и русскому оружию.

Знаменитый поэт не обошел вниманием в своей оде и славные деяния партизан. Особо помянул и своего преданного друга, вожака партизан Дениса Давыдова.

Давыдов, пламенный боец,Он вихрем в бой кровавый,Он в мире счастливый певецВина, любви и славы...

Искрометный дружеский мадригал послал Давыдов Жуковскому из покоренного Парижа:

Жуковский, милый друг!Долг красен платежом:Я прочитал стихи, тобой мне посвященны,Теперь прочти мои, биваком окуренныИ спрысканы вином!Давно я не болтал ни с музой, ни с тобою,До стоп ли было мне?..Но и в грозах войны, еще на поле бранном,Когда погас российский стан,Тебя приветствовал с огромнейшим стаканомКочующий в степях нахальный партизан!

Василию Андреевичу Жуковскому Давыдов отважился послать свою элегию «Бородинское поле», напутствуя ее такими словами: «...Давно развела нас судьба, но судьба не властна сгладить с души моей прошедшего, следственно, и тебя, любезного друга. Бурная жизнь моя не давала мне времени переметывать весточки о себе друзьям моим, в пристанях живущим. Теперь, сойдя сам в пристань с разбитого баркаса моего странствования разгульного и безуспешного, – я напоминаю тебе о Денисе Давыдове и посылаю несколько стихов, вырвавшихся из-под пера моего в оставшиеся минуты забот семейных... Взгляни на сии стихи, исправь их, как ты делал в старину... тем ты докажешь солдату-хлебопашцу, что время тебя не изменило и что ты тот же друг, как и был, преданного тебе Дениса Давыдова».

Ознакомившись с элегией, Жуковский отвечал Денису Васильевичу: «Ты шутишь, требуя, чтобы я исправил стихи, это все равно что если б ты стал просить поправить в картине улыбку младенца, луч дня на волнах ручья... нет, голубчик, ты меня не проведешь».

Высокий отзыв знаменитого поэта обрадовал Давыдова, однако пламенный гусар пожурил старого друга за то, что тот не решился «заменить слитками золота некоторые пятна грязи, обезображивающие элегию...» и в конце письма заключил: «...Ты архипастырь наш, что определишь, то и будет».

У своего ближайшего приятеля Бегичева на Мясницкой Давыдов познакомился и сдружился с автором бессмертной комедии «Горе от ума» Грибоедовым. Несколько позднее Грибоедов писал Бегичеву из Петербурга: «Дениса Васильевича обнимай и души от моего имени. Нет, здесь нет этакой бурной и умной головы, я это всем твержу, все они, сонливые меланхолики, не стоят выкурки из его трубки!»

Давыдов, встречавшийся с Грибоедовым в Москве и на Кавказе, высоко ценил его талант и с присущим пламенному гусару юмором писал А.П. Ермолову: «...Сейчас я от вашего Грибоедова, с которым познакомился по приезде его сюда, и каждый день с ним вижусь. Мало людей мне более по сердцу, как этот уникум ума, чувства, познаний и дарования! Завтра я еду в деревню и если о ком сожалею, так это о нем, истинно могу сказать, что еще не довольно насладился его беседою!»