Изгой - Алиса Бодлер

шаг и сам подошел к нему, встав рядом. – Появление племянника для Германа не могло быть связано ни с чем, кроме света. Он изменился, теперь безвозвратно.

– И больше не убивал людей в подвале?

– От подвала там ничего не осталось, – Оуэн странно дернул плечами. – Использовать его снова было бы плохим знаком. Восстановили и сделали тот склад, на котором ты успел побывать. Николас был мертв, продолжения зверств никто не требовал. Да и Мадам Бизе простила грехи, но все же была на чеку.

– Прям совсем никого больше не убивал?

Джереми повернул голову вбок и хмуро глянул на меня сверху вниз.

– Это все, что тебя интересует, Боузи?

– Нет! Но о большем ты ведь не говоришь… – я почесал в затылке и уставился вниз, на переполненную парковку возле жилого дома. – В любом случае, извини. Не знаю, чего я ожидал. Увидеть то, что сам видел, но с другой стороны?

– Имеет ли это смысл? – скорее самому себе задал вопрос Джереми. – Честно говоря, я и сам не знаю, чего я ожидал.

Меня переполняла пустота. Природа всего, что преследовало меня с детства, теперь была ясна, и в образе Мистера Неизвестного, который теперь обрел имя и личность, для меня больше не скрывалось ни единой тайны. Он был человеком. Сыном. Братом. И, безусловно, преступником. Его история была завершена так же горько, как и жизнь мальчика, которого он принял на этот свет, и так же, сам того не зная, похоронил заживо. Была ли цель в его существовании? И если этим стремлением, как мы могли догадаться, выступал Реймонд, являлась ли его кончина чем-то настолько трагичным? Она была последовательной. Логичной. Как бы болезненно это ни звучало.

Погружаясь в правду, мы предполагаем облегчение. Наученные тем, что горькая истина всегда выигрывает у лжи, мы принимаем реальность, анализируем, очищаем информационный шум под корень. Но как бы я ни старался сейчас настроиться на нужную волну, ничего сродни очищению все никак не испытывалось. И это побуждало меня продолжать рефлексировать, говорить дальше, пытаясь выгрызть хотя бы кусочек того, что могло откровеннее намекнуть мне на реальный финал.

– Ты говорил, что я занимаюсь самообманом, – тихо проговорил я, все так же стоя рядом с Оуэном. – Что ты имел в виду?

– Уничижение паче гордости, – мужчина кивнул сам себе. – Это из библии. Гордыня – один из самых страшных грехов, насколько, я думаю, тебе известно. Но в ложном смирении прячется неумение принять себя таким, какой ты есть, со всеми недостатками и, возможно, странными для других потребностями. Ты подвергал сомнению каждое мое слово, хотя твое желание узнать не кровное наследие было крайне велико. Ты открещивался от того, что тебя это составляет, потому как все вокруг внушали тебе болезнь и странности. Иногда правда похожа на сказку, на фильм ужасов или книжный сюжет – но абсолютную истинность информации это никак не отменяет. Но я знал, что ты на самом деле нуждался во всем, а потому продолжал говорить, показывать тебе что-то и аргументировать. К тому же…

Мужчина опустил голову и закрыл глаза:

– Я убежден в том, что тот, кто не помнит своего прошлого, обречен повторить его вновь. И ты – прямое тому доказательство, Боузи. Ты не виноват в том, что пришел в этот мир без воспоминаний, но жизнь со старта будто отплатила тебе за это. Время шло, но ты ничего не знал, а карма продолжала работать.

Джереми положил мне руку на голову, и я не стал ее сбрасывать на этот раз. Правда, от его желания меня пожалеть мое зрение мутнело. Я чувствовал себя на исповеди в церкви, только вот решетка между нами отсутствовала.

– Ты можешь верить в родовые травмы и проклятия или не верить. – Мистер О смотрел мне в глаза не отрываясь, но теперь его взгляд не был жутким. Он изучал меня, стараясь проникнуть под корку мозга. – Тем более к «роду» твой случай отношения не имеет. Но я уже говорил, что прошу тебя лишь об одном – жить хорошо. И мне, возможно, наивно, но хочется верить, что теперь, когда я освободил тебя от груза прошлого, ты сможешь.

Я сжал зубы, чувствуя, как горячие слезы стекают по щекам. Что он хотел услышать от меня, еще мальчишки, который не мог разобраться с бывшей подружкой и был способен довериться горе-психиатру? Никто не учил меня разбираться в людях двадцать первого века, не говоря уже о тех, кто почил в позапрошлом веке. Мне было больно, потому что я чувствовал – его просьба о хорошей жизни будет мной заброшена. Было слишком поздно менять те паттерны, в которых я рос, настраивать меня на новую волну, учить видеть мир по-другому. Я мог попытаться, ведь теперь никто меня не преследовал, – но зачем? Ведь в этом, как мне казалось, и был единственный смысл моего существования?

Если я покину эту «клетку», куда же я пойду?

– Я поеду домой, – мой голос звучал хрипло, и вопрос превратился во всхлип. – Сейчас вызову такси.

– Безусловно, – кивнул Джереми, еще немного поворошив мои волосы. – Но возьми кое-что с собой.

Когда я очнулся, мужчина уже вышел из комнаты. Я закрыл лицо руками, чувствуя, что более тяжкой сцены прощания в моей жизни еще не было. Да и с кем я прощался – понять было просто невозможно. И Герман, и Реймонд покинули этот мир слишком давно, чтобы их оплакивать. Может быть, я скучал по мрачному, неразгаданному флеру, что окружал мое сознание все эти годы? Но, если верить Оуэну, именно незнание истинной природы этих явлений и губило меня, не давало вливаться в окружающую среду.

Хозяин квартиры вернулся в совмещенную комнату совсем скоро, и не с пустыми руками. Подойдя ко мне вплотную, он передал мне небольшую, но увесистую черную коробку.

– Наверное, это то, чего тебе не хватило в моей истории. Совсем немного, но все же, – с кривой улыбкой проговорил он. – Вещи, которые связаны с Реймондом. Я собирал их тридцать лет по всему миру, скрупулезно проверяя подлинность. Можешь быть уверен, что это не безделушки.

– Такие же травмирующие штуки, как его дневник? – вытирая глаза тыльной стороной ладони, усмехнулся я.

– Нет, что ты. Игрушки, предметы быта… В общем-то, ты же любишь винтаж. Наверное, понравится.

Я принял подарок у него из рук и лишь потом спохватился:

– Но, должно быть, ты собирал их для себя. Хотел помнить о мальчике, разве нет? Стоит ли мне их отдавать, если я должен избавиться от прошлого?

– Ты не должен от него отказываться, – мягко