Любовь в режиме ожидания - Мария Воронова

Разговаривать с Сотниковым он не испытывал ни малейшего желания. С другой стороны, он же не знал, почему с ним рассталась его дочь. Обсудив с Ладой Катину версию избиения, они окончательно ее отвергли, а новой не появилось…

Сумароков опустил боковое стекло. Витя подошел к машине.

– Валентин Константинович, мне нужно с вами поговорить. И, учтите, я никуда не уйду!

«Не уйдет он! Сейчас вот возьму тебя за ухо да шваркну о железную створку ворот. Въеду на участок, отключу домофон, а ты останешься тут валяться».

Но выходить из машины было лень.

– Что тебе еще? Я же сказал: все вопросы через адвоката.

Сотников набычился.

– Я уезжаю служить. На Север. Уделите мне пять минут, и я надолго оставлю вас в покое.

– Ну. Я тебя слушаю.

– Валентин Константинович, дайте мне Анин телефон! Пожалуйста!

– Не дам. Что еще?

– Я имею право поговорить с женой! Хотя бы попросить у нее прощения!

– Бог простит, Витя, – усмехнулся Валентин.

– Дело даже не в прощении! – В Витином голосе зазвенело отчаяние. – Просто я не могу без нее. Она же для меня все! Аня всегда все знала, как жить, и все… – лихорадочно говорил он. – Валентин Константинович, я молюсь на нее! Я виноват, но…

– Если бы Аня захотела поговорить с тобой, она бы сама тебе позвонила.

– Но она же не знает, что я уезжаю! Вдруг она захочет поговорить, а меня нет!

– Вот когда захочет, тогда и будем решать.

– Но я же буду на подводной лодке! Со мной нельзя будет связаться!

– Если понадобится – свяжемся. Но я думаю, что не понадобится. Аня своих решений не меняет. Так что мой совет тебе, Витя, оставь ее в покое. – Последние слова он произнес почти дружеским тоном.

Сотников кивнул, сунул руки в карманы, ссутулился и, широко шагая, направился к остановке маршрутки.

Сумароков въехал в ворота.

Катин оранжевый «ситроен» стоял в гараже. Секунду подумав, Валентин бросил свою машину на участке, загонять не стал. Зачем, если утром снова ехать?

Взял в хозблоке несколько поленьев, зашел в дом, затопил камин, сел в качалку. Последнее время он полюбил одинокие посиделки возле огня. Наверное, надо завести собаку, большую, шерстяную, с крутолобой головой и слюнявой пастью. Чтобы она деловито сновала по гостиной, часто дыша, обнюхивала бы его ревниво, а потом укладывала свою большую башку ему на колени и счастливо сопела. И уж конечно, всегда бы радовалась его приезду, не то что жена!

Валентин с хрустом потянулся, поднялся и пошел наверх.

Катя в шелковой пижаме спала на неразобранной постели, прямо на покрывале.

Она была настоящим жаворонком и даже без особой надобности могла встать в шесть утра. Когда Валентин просыпался, она обычно встречала его веселая, с готовым завтраком. К этому времени она успевала выучить материал для занятий в университете и отдать распоряжения по хозяйству.

Дом она вела хорошо, но все ее хозяйствование сводилось к руководству горничной и кухаркой, которые теперь жили в доме постоянно. Катя ни разу сама не приготовила мужу обеда и не отпарила брюк. А ему иногда так хотелось, чтобы она… ну хоть носки ему, что ли, постирала. Понятно, вслух он таких желаний не высказывал – разве что в шутку.

«А вот Лада, мать-одиночка, загруженная работой по горло, всегда находит время сварить суп и накрахмалить столовое полотно!» – почему-то подумал он, хотя уже давным-давно не был у Лады и не мог знать, крахмалит она или не крахмалит.

Он легонько потряс Катю за плечо, та, не просыпаясь, повернулась на другой бок.

Устав за день, она часто так засыпала. Раньше Валентину очень нравилось раздевать ее, сонную, и укладывать под одеяло, теперь этот ритуал начал раздражать. Если хочешь спать, ложись в постель по-человечески! Нечего изображать заботливую жену, которая ждет мужа из последних сил.

И ради этой женщины он в свое время пустил на самотек судьбу дочери!

Только временным помешательством можно объяснить то, что он так легко отдал Аню Виктору. Он оставил дочь именно тогда, когда она нуждалась в его житейском опыте и защите.

Но он влюбился и, хуже того, принял за великую любовь пошлую тоску по молодому телу. Он думал, что его жизнь волшебным образом изменится, стоит ему жениться на Кате. Он женился, но никакого чудесного превращения не произошло.

События, которых мы страстно ждем, меняют нас и нашу жизнь гораздо меньше, чем мы рассчитываем. Он, сорокалетний идиот, должен был это знать!

Сумароков вышел из спальни и спустился в гостиную.

Огонь в камине горел ровно, большими рыжими языками.

Привычным жестом он налил в стакан виски, закурил… Перед глазами возникло сумасшедшее от горя лицо Сотникова.

«Аня всегда все знала, как жить, и все…» Как ни странно, Валентин понял зятя, несмотря на его косноязычие. Виктор говорил не о быте, не о семейном бюджете, а о состоянии уверенности и покоя, которое владеет мужчиной, женатым на чистой, верной и порядочной женщине. Он как бы доверяет ей свою душу.

У самого Валентина с Катей ничего подобного не было. Он не мог доверить ей душу, хотя бы потому, что она была намного моложе, и, значит, это она должна была доверять ему, а не наоборот.

Да и как это – доверить душу? Что это значит? Разве взрослый, разумный, знающий жизнь человек может кому-то безоговорочно доверять?

И он тут же подумал о Ладе.

В последнее время он часто думал о ней, хотя раньше такого за ним не наблюдалось. Просто она всегда находилась на расстоянии вытянутой руки от него, а какой смысл размышлять о том, что в любой момент может оказаться рядом – только позови.

А если бы он позвал? Как сложилась бы жизнь, если бы он женился на Ладе? Ясно, что Ане бы не пришлось уезжать ни в какую Норвегию. Лада бы не отпустила ее, а привезла бы домой и утешала. Она бы все устроила как надо.

Валентин потянулся за новой сигаретой. Почему-то вспомнилось, как в юности он прочел «Балладу о Редингской тюрьме» Оскара Уайльда: «И каждый, кто на свете жил, любимых убивал: трус – поцелуем, тот, кто смел, – кинжалом наповал». Тогда эти стихи показались ему абсурдными. «Как это – убить поцелуем? – недоумевал он. – И почему тот, кто целует, – трус, а кто убивает – молодец?» С тех пор он не возвращался к Уайльду, но почему-то вспомнил именно эти строки в день похорон Сони. Кажется, Уайльд знал жизнь лучше, чем он, Валентин Сумароков.

Огонь догорел, в камине остались красные мерцающие угли, по которым время от времени пробегал слабый язычок пламени. Валентин взял кочергу и разбил угли.

Катя спала в той же позе, в какой он ее оставил. Вздохнув, он привычно умилился детской крепости ее сна и принялся стаскивать с нее пижамные штаны. Потом кое-как стащил с постели покрывало и лег рядом с женой.