Неизвестная война - Евгений Васильевич Шалашов

не особо обрадовавшаяся появлению племянника вместе с незнакомым парнем, но, когда мы поделились с ней сухарями, да еще отсыпали крупы, вмиг оттаяла, поставила самовар, озаботилась баней и даже нашла два комплекта старого нательного белья. Воду и дрова, разумеется, мы сами носили. В Холмогорах с дровами получше, чем в Архангельске, а вот с продуктами так же плохо.

После того как мы напарились в бане, поменяли белье, жизнь показалась райской.

Тетка ничего не знала о пребывании племянника на Мудьюге, тем более, в Красной армии, а Серафим ее просвещать не стал, отделываясь общими фразами. Да тетушка и не ждала развернутых ответов, зная, что племянник все свою жизнь провел в море, а какие там новости? Вода, лед, вот и все.

Переться до Архангельска пешком не хотелось, потому Серафим половину дня потратил на поиск транспорта. Могли бы и не найти, потому как от бескормицы в Холмогорах остались почти без коней, но четыре фунта сухарей сыграли решающую роль. Пожалуй, я еще ни разу не вкладывался так удачно. С другой стороны,если с хлебом дела обстоят так хреново, что мы сами будем есть с Серафимом? Ладно, как-нибудь перебедуем до прихода наших.

Не вижу смысла описывать нашу поездку, но, что удивительно, мы ни разу не наткнулись ни на патруль, ни на какой-нибудь пост. Может, белая армию уже ушла куда-нибудь в Норвегию или в Белое море? Тогда с кем же мы воевали в феврале двадцатого, когда брали Архангельск?

В столицу белого движения Русского севера мы прибыли только через два дня. Серафим сразу же пристроил меня к надежному человеку: слесарю с судоремонтного завода в Соломбале, а сам убежал разыскивать товарищей по подполью.

Хозяин квартиры — высокий слегка хромавший дядька представился как Иван Петрович. Корсаков не скрывал, что мы прибыли с «той» стороны и, кажется, это угнетало хозяина. Он что, боится попасть в контрразведку? Тогда вообще, зачем согласился нас принимать? Но, как оказалось, Ивана Петровича угнетало нечто другое. Напоив меня чаем с сахарином, он спросил:

— Вот ты мне скажи, Владимир, а что Советская власть сделает с теми, кто белых поддерживал?

— Что значит, поддерживал? — не понял я. — Если кто на белых работал, так ничего страшного. Вон, до октябрьского переворота все рабочие на кого-то работали — либо на буржуя, либо на государство, либо на самого царя. И что теперь?

— Да я не про то, — поморщился хозяин. — Коли работали, оно понятно. Без работы-то и жизнь не та. Я про другое хочу спросить.

Хозяин начал мяться, словно застенчивый кавалер, стесняющийся при барышне сходить в туалет, пришлось его поторопить.

— Иван Петрович, чего сказать-то хотел? Давай, рожай быстрее.

— Переживаю я сильно. В августе восемнадцатого, когда англичане десант высадили, мы на Соломбале пароход снарядили и за губернскими коммунистами его отправили.

— А зачем? — поинтересовался я.

— Как зачем? Как заварушка началась, губком и губисполком первыми побежали. Они из Архангельска городскую казну повезли, а нам за три месяца не плачено, вот мы и решили исполком догнать, деньги вернуть.

— А ты сам-то, Иван Петрович, на том пароходе был? — спросил я, мысленно усмехнувшись.

Чувствовалось, что при приближении красных многие начнут вспоминать свои старые «грешки» и попытаются их либо скрыть, либо «замолить».

— Меня, лично, — подчеркнул Иван Петрович, — на том пароходе не было. Но я за это решение тоже голосовал. А что я? Нас человек сто было или двести. Я как все.

Мне тут вспомнились «мирские приговоры», когда крестьяне перед казнью красноармейцев ставили свои подписи по кругу. В чем отличие?

— Если человек двести, то виноватых нет, — кивнул я.

— Вот ты скажи, мне от Советской власти будет какое-нибудь снисхождение, что я подпольщикам помогал? Я ведь еще в мае прошлого года Серафима на ночлег брал.

На ночлег? А я уж думал, что ты ему листовки помогал разносить или английские патрули разоружать.

— Будет, — твердо пообещал я. — Грамоту тебе выпишем благодарственную.

Очень скоро кому-то из нашего брата-чекиста, а возможно, что и мне самому, придется заниматься фильтрацией и в Архангельске, и в Холмогорах, и в селениях поменьше, чтобы установить, кто действительно помогал белым, перемазавшись в крови, а кто нет. И мне потихонечку да полегонечку пора собирать информацию. Скажете, революция не мстит? Ох, не знаю, что и сказать. Все будет зависеть от полученного приказа. А мне бы очень хотелось посмотреть в глаза офицерам из контрразведки, прессовавших меня двое суток. Понимаю, что это немного, но попробуйте продержаться хотя бы день, тогда и разговаривать буду. Еще бы хотелось посмотреть в глаза тюремщиков, что не давали нам ни воды, ни питья. А про караульных с Мудьюга вообще промолчу. Думаю, желающих «поговорить» с этими скотами очередь выстроится.

А вот сейчас я сделаю то, что не понравится моим читателям.

— Ты, Иван Петрович, начинай пока списочек составлять, — предложил я. — Понимаешь, о чем я?

— Не очень, — помотал головой хозяин. — Про списочек-то я понял, а что писать-то? Про тех писать, кто громче всех против коммунистов орал?

— Можно и про них, но сам говорил, что все вначале против Советской власти орали, — сказал я, решив уточнить свои интересы. — Мне полный список рабочих вашего завода на фиг не нужен, понадобится, в отделе кадров возьму. Мне самое главное установить — кто с контрразведкой сотрудничал, кто с англичанами мог якшаться. Понимаю, что трудно. Но ты, Иван Петрович, посиди, повспоминай, пока время