И сплетаются нити судьбы... - Ульяна Подавалова-Петухова

— Только свои, — сказала она накануне Яше.

К удивлению Ромалы, в парадном, куда ее вывели под руки, помимо отца и Люси был еще Измаил. Увидев ее, парень переменился в лице и едва удержался от того, чтобы не отвернуться. Из-под шапочки девушки даже прядки волос не выглядывало. Люся еще вчера вечером почти налысо остригла подругу и тайно радовалась, что та не видит ее слез. Да и осталась от прежней Ромалы, пожалуй, лишь половина. Глаза ввалились и лихорадочно блестели из глубины. Девушка улыбнулась близким, и вокруг рта пролегла страшная морщинка, уродовавшая столь прекрасное лицо. Отец, белый как полотно, обнял дочь, придерживая букет. Ромала заплакала, уткнувшись ему в куртку лицом, вдыхая такой родной и любимый запах. Измаил переминался с ноги на ногу рядом и что-то бормотал, казалось, что и сам не понимая и не вникая в смысл сказанных слов. Люся улыбалась натянутой и такой неестественной улыбкой.

— Мы справимся, — проговорил Яша. Ромала закивала в ответ.

Это действительно было воскрешением. Приехав домой, девушка долго топталась на пороге. Вернее, топтался Измаил, держа ее на руках. Ромала будто придерживала парня, не давая войти в дом. Мамедов решил, что это из-за прекрасной погоды и такой ощутимой весны. На самом же деле девушка просто боялась войти в свою комнату, где всё говорило о любимом. Не просто говорило. Кричало. Кричало со стен, увешанных фотографиями, на которых еще жило счастье. Кричало со стола, где стоят маленькие сюрпризики от Саши. Там, как живое существо, еще жила их любовь. Она будто не понимала, что Саши больше нет, и продолжала оставаться в этом уютном — их — мире, созданном самой Ромалой.

Фаина давно догадалась о чувствах падчерицы.

— Ромала, пока ты была в больнице, мы тебя переселили в дальнюю спальню, — сказала она.

Девушка едва улыбнулась в ответ.

В старой Ромалиной комнате даже обои переклеили, а новая выходила на темную сторону дома, где большую часть дня царил полумрак. Пустота. Ни фотографий, ни дорогих сердцу мелочей — ничего. Будто их и не было никогда. Вместо кровати — диван. Пианино, завешанное чехлом, громоздилось в углу. И даже шторы были другими. Во всем доме сделали перестановку, и Ромале казалось, что она впервые здесь очутилась. На дрожащих ногах она прошла по дому, поблагодарила близких за такое внимание и отпросилась лечь. С такой потерей веса усталость наступала быстро. Она набрасывалась на девушку, придавливая ее, и ноги тогда отказывались держать свою хозяйку, так и подламывались в коленях. И только когда несчастную девушку проводили в новую комнату да дверь за ней закрылась, Полина Яковлевна не выдержала и заплакала, пряча лицо в занавеске. Люся с Измаилом попрощались и отправились домой.

Всю дорогу в машине они молчали. Лишь Люся изредка вздыхала тяжело и смотрела в окно, чтобы не встречаться взглядом с братом. Сердце болело за подругу. Самого близкого и дорогого человека. Кирилл не в счет. Давно не в счет. С того самого дня, как Люся поймала его на вранье. Да и душа за него никогда так не болела, как за Ромалу. Уж кто-кто, а Милославская понимала, что Ромала сегодня возродилась из пепла. Из собственного пепла, как птица Феникс. Часть ее души выгорела и долго еще будет заживать. Если вообще заживет. Что по сравнению с этим ее проблемы? Ничто.

Измаил автоматически вел машину и даже, как это ни странно, ни разу не нарушил правил. Увидев сегодня Ромалу — последний раз они встречались, когда он и Алена принесли ту страшную весть — Измаил точно знал, что, если бы мог, умер, лишь бы она улыбалась и всё так же обжигала всех своей красотой. Умер бы вместо Саши. Это он еще на похоронах понял. Осознал и принял на веру как непреложную истину.

…В тот день шел то дождь, то снег. Люди в черном толклись в дверях. В доме было не развернуться. Подъехала машина, и гроб вынесли во двор. Оркестр, надрываясь, играл «Реквием», вынимая душу и накручивая нервы на барабан. Обитый красной материей ящик загрузили в кузов. Город оказал большую помощь в последних проводах Героя России. Измаил ехал в одном из автобусов и со злостью думал, что, если бы Саше не дали этого звания, которое стоило ему жизни, вряд ли мэр, да и вообще кто-нибудь из городских чиновников вспомнил бы о парне. Это сейчас у них такие скорбные лица — ну, конечно, выборы-то не за горами! Нужно было блеснуть, чтобы в головах «народа» осталось воспоминание о таком нужном и щедром жесте со стороны власть имущих. И Измаил, глядя на авторитетные животы депутатов и широкие плечи их охранников, злился и отчаянно хотел нарваться на драку. Он терпеть не мог Александра при жизни, но после его трагической гибели, когда уже было доподлинно известно, что он спас жизнь командиру, а тем самым и остальным своим товарищам, уважал. Уважал и даже жалел. А тут эти, которые даже представления о нем не имели, трут лысины, утирают пот с «ученых» лбов. Противно. Здесь они были совсем не к месту. Оставались бы лучше в своих кабинетах. Провожать должны лишь свои, кто был ему дорог и кому был дорог он сам.

Измаил держал руку Алены в своей ладони. Как только парень появился в их доме, Сашина сестра так и не отпустила его от себя. Да ингуш и не рвался никуда. Так он был ближе к Александру, ведь он должен был попрощаться с ним и за Ромалу тоже. Тогда он мало знал, что там с ней в больнице. То, что ей плохо, он не сомневался. В автобусе он мог разглядеть человека, за которого Саша отдал жизнь. Это был плечистый накаченный парень лет тридцати. У него был тяжелый, суровый взгляд. Мамедов заметил, что тот даже не скорбно, а с досадой смотрит то на гроб, то на осиротевших мать и сестру. Будто осуждает Сашу за этот поступок. Каково ему? Каково это жить, каждый день осознавая, что тебе твою жизнь одолжили? Дали взаймы. Дал парень, который сам не то что пожить — вообще ничего не успел. Только полюбить. А тете Гале каково сейчас ехать рядом с человеком, из-за которого погиб сын? Сколь страшна эта ноша!

Поминки отводили в школе. Всех желающих проводить славного парня в последний путь маленький родной дом вместить