Раубриттер (IV.II - Animo) (СИ) - Соловьев Константин Сергеевич

Но отец справится. Гримберт впервые ощутил, как в душе образуется какая-то твердая, несущая успокоение,жилка. Отец, без сомнения, справится. Может, про его мудрость не ходят легенды, как про мудрость Алафрида, может, он не такой специалист по шахматам, как Папский камерарий, но в его жилах течет то, что на долгие века сделало рыцарей Турина самой могущественной силой восточных окраин империи, грозой еретиков, лангобардов и мятежников – неистребимый рыцарский дух. Отец докопается до правды, сколько бы некрозных язв ни пришлось ему вскрыть. И уничтожит мерзавцев, делающих деньги на христианской крови.

- Значит, все это до черта стоит? – резко спросила Блудница, - Что ж, нюх не подвел старого хрыча, добыча и верно богатая…

Бражник удовлетворенно кивнул, взвешивая в руке серебряное ведерко, наполненное тягучей густой жидкостью, отчего передернуло даже Ржавого Паяца. Взгляд у него был алчный, как у пьяницы, разжившегося изысканным вином с графского стола.

- За этот караван, ежли его груз продать, можно снарядить, пожалуй, отдельный Крестовый поход! И не на телегах, как бывало, а всамделишный, чтоб земля от рыцарских ног звенела. Что ж удивительного, что его альбафратрумы охраняли!

* * *

Бальдульф и Блудница встрепенулись. Одновременно, как хорошо выдрессированные псы.

- Что?

- Кто?

Бражник подошел к ближайшему распластанному в снегу Ангелу. Удивительно, но его изломанное тело даже в смерти не потеряло своей нечеловеческой изящности, разрубленное напополам страшным ударом лицо кротко взирало на рутьеров потухшими глазами, похожими на полупрозрачные плоды райского древа. Бражник коротко пнул сапогом свисающую ангельскую руку. Только сейчас Гримберт смог разглядеть, что плоть на кончиках ее пальцев была ободрана, обнажая не кости, но тусклые узкие лезвия.

- Альбафратрумы, - легко пояснил командир рутьерской артиллерии, - Наемники, значит, и из дорогих. Я-то сам с ними дела не имел, но наслышан. Редкие птицы, особливо в здешних краях.

- «Альба Фратрум», - Виконт Кархародон с трудом держался на ногах, не обращая внимания на изломанную окровавленную культу, торчащую из его плеча, - Это на латыни. «Белое Братство».

Бражник пожал своими кривыми скособоченными плечами.

- Мож и так. Вам оно виднее. Я-то сам с этими господами не работал, только слышал всякое.

Бальдульф нахмурился.

- Это святоши?

- Никак нет. Это светский орден, мирской, значит. Деликатные господа, берутся не за всякое дело, а если берутся, то плату требуют только венецианскими цехинами, такое уж у них условие. Тела у них перестроены по высшему разряду, легкие как перышко, а рубятся ну словно черти. Кабы не мессир рыцарь, от вас бы, пожалуй, одно кровавое тряпье и осталось. И от меня со всей собачьей артиллерией…

- Белое Братство, - Блудница кивнула, что-то припоминая, - Да, мне тоже приходилось о них слышать. Не солдаты, скорее тайные агенты – курьеры, телохранители, соглядатаи. Говорят, их услуги стоят столь дорого, что только герцогам по силам их нанимать.

- Дороже, чем поезд, налитый кровью, как насосавшийся комар? – ехидно осведомился Ржавый Паяц, - Как по мне, от этого дела пахнет сеньорскими интригами, и посильнее, чем от дохлого осла на рыночной площади. Ясное дело. Какой-то высокородный ублюдок выжал досуха пару тысяч своих подданых, чтоб заработать себе пару вагонов золота. И отправил по-тихому через глухой лес, приставив охрану из этих белых ублюдков. Вот и…

Единственным, кто его не слушал, был Олеандр Бесконечный. Неестественно спокойный, вечно сосредоточенный, неизменно молчаливый, он стоял в стороне, утратив интерес к истекающему кровью вагону, и крутил что-то в своих длинных ловких пальцах, пристально рассматривая. Гримберт не сразу понял, что это – какой-то увесистый ком из оплавленного металла, но рутьер разглядывал его так пристально, точно тот был сложным и дорогим украшением.

«Что это?» - вдруг спросил Аривальд. Внезапно, как всегда спрашивал в последнее время.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Гримберт хотел было досадливо шикнуть на него, заставив убраться обратно в чертоги воображения, но сдержался. И даже заставил «Убийцу» увеличить изображение в визоре, сфокусировав камеры.

Не просто ком стали, понял он через несколько секунд, какой-то хитрой формы и оттенка.

Печать. Та самая печать, которую Олеандр снес с опломбированного замка, отпирая вагон. Понятно, почему она привлекла внимание рутьера – металл был тускло-серебристым, причудливо блестящим на изломах.

Но это было не серебро.

Гримберт ощутил, как ожесточенно стучащее под ребрами сердце замедляет свой бег.

Ему не требовалось большое увеличение, чтоб разглядеть детали печати. Он и без того знал их в совершенстве, весь образованный ими сложный узор из едва видимых травленых линий. Потому что часто украдкой рассматривал, пробравшись в отцовский кабинет.

Телец, вставший на задние ноги, окруженный сложной вязью из математических символов и хитро устроенных крестов. Печать была изготовлена не из серебра и не из стали, а из сложного сплава различных элементов, состав которого охранялся не менее тщательно, чем казна Туринской марки. Металлический ком, который вертел в своих руках Олеандр, имел уникальный изотопный состав, а кроме того – еще две или три степени хитроумной защиты, замаскированных на высочайшем уровне.

Все эти меры предосторожности служили одной-единственной цели. Подтвердить всякому сомневающемуся лицу, что человеком, запечатавшим замок, был не какой-нибудь самозванец, а маркграф Туринский собственной персоной.

* * *

Сердце сделало пару тяжелых затухающих ударов.

Кажется, мироздание избавило его от неприятной работы. Не придется докладывать отцу о страшной находке, сделанной в Сальбертранском лесу. Отец и так знает о ней. Это он отправил караван с его страшным грузом в путь. Это он собственноручной опечатал драгоценные вагоны. Тысячи литров свежей крови, слитой на сангвинарных фабриках. Крови, рожденной в Туринской марке, как рождены виноградные лозы, только куда более густой, чем сок их плодов.

Отец знал.

Сердце неуверенно заколыхалось в груди, точно вялая амеба, пытающаяся найти более подходящую форму.

Отец не случайно лишил своего внимания Сальбертранский лес. Не потому, что не заботился о землях предков. Не потому, что экономил на его охране. Он просто не хотел, чтобы кто-то из его собственный егерей или рыцарей наткнулся на этот страшный груз, направленный тайными дорогами через глухие места. Не знал же он, в самом деле, что его беспутный отпрыск-сорвиголова в компании со своим оруженосцем, таким же пустоголовым мальчишкой, отправится в Сальбертранский лес, чтобы вершить рыцарские подвиги…

Караван, охраняемый молчаливыми Ангелами из Белого Братства, двигался из Турина на север. На север, в…

«В Женеву, - спокойно произнес Аривальд, забрезжив искрой в темном уголке его сознания, похожего на душный сырой подвал, - Этой кровью твой отец выплачивал свой долг графу Лауберу».

Нет.

Нелепица.

Совершенно бессмысленно.

Черт, до чего же медленно бьется сердце, как бы вовсе не остановилось…

Отец – свет туринского рыцарства, гордость бесчисленного множества венценосных предков, маркграфов Туринских, защитник Востока, бесстрашный владетель и сподвижник христианской веры. Рыцарь никогда не станет платить долг кровью. Своей – может быть, но не своих подданных. Это противоречит рыцарским добродетелям и обетам, это отвратительно и противоестественно, это…

Воображаемый Аривальд, удобно устроившийся в бронекапсуле, махнул рукой в сторону замершего каравана. Крови из его вагонов натекло уже столько, что растерянно бродящие вокруг рутьеры с трудом вытягивали сапоги.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

«Может, не самый плохой подвиг для первого раза, а, Грим? – спросил он тихо, - Уж точно лучше, чем подвиг мессира Брауштейна, съевшего сорок жареных уток за раз. Но, наверно, в церковный информаторий такие не вписывают…»