Игры без чести - Ада Самарка

— Мама, почему ты всегда кричишь на папу?

Маша закрыла глаза и принялась считать до десяти, как всегда делала в подобных случаях. На следующий день Виталик куда-то уехал вместе с Вадиком, решившим на время завязать с лыжами из-за больной ноги. Славка знал все про ногу и испытывал смешанные чувства: ему было жаль Вадикова времени и драгоценного отпуска, он ведь любил лыжи и уставал на работе, выходило, он приносил эту жертву ради игры, и все само складывалось так, что Славке нужно действовать, а все, что касалось заранее оплаченных действий, Славку напрягало.

Катались они теперь, сменяя друг друга втроем — Вадик, Славка и Маша. Куда уехал Виталик, никто не знал, телефон он, как обычно в таких случаях, выключил.

Новый год Виталик встретил в соседней стране, в городе Венеции, где с лета остались некоторые знакомые русского происхождения, и это все вылилось в настоящую феерию.

А Маша, уложив наконец детей, за десять минут до Нового года спустилась в бар, где сидели ребята, и, по-прежнему не обнаружив среди них мужа, развернулась было, чтобы уйти, чувствуя, что сейчас расплачется. Слава тут же встал, незаметно толкаемый Вадиком, и предложил ей немедленно подняться на гору, где они катаются, в кафе.

Новый, 2006 год застал их на хорошо освещенной, совершенно безлюдной улочке, откуда открывается невероятный вид на долину, городишко с церковью со шпилем и разноцветные пальмочки фейерверков. Там, где они стояли, было поразительно тихо. Приморозило, и под ногами поскрипывал, мерцая, снег.

— Уже… — глухо сказала Маша. Слава, продолжая смотреть на городок, осторожно взял ее за руку и легонько сжал.

Недополученное тем тихим сказочным вечером, полным легкости и боли, вернулось только в Киеве.

Виталик пообещал поехать на день рождения к девочке из Лизиного кружка (его позвали как толковую подмогу приглашенным клоунам), но бессовестно опаздывал — и тут разыгралась настоящая драма. Где-то возле Одесской площади его джип подрезал неказистый «Ланос». Этого Виталик не мог оставить просто так и, хотя им нужно было в другую сторону, помчался за «Ланосом». Там за рулем сидел, судя по всему, его неизвестный собрат по ночным квестам, потому что обогнать «Ланос» не удавалось — позорное детище узбекского автопрома ловко перестраивалось из ряда в ряд, прячась за маршрутками, и Виталик впервые пожалел о габаритах своей надежной машины со всеми приводами и встроенной лебедкой.

— Ну сссссука!!!! — заорал он, крутанув руль и выскакивая на встречную полосу. «Ланос» уже был в правом ряду.

— Виталик, успокойся! Виталик, прекрати! В машине дети!!! — орала Маша.

Лизка, отстегнувшись от детского бустера, просунула голову между спинками передних сидений и восхищенно улыбалась.

«Ланос» имел несколько возможностей улизнуть во дворы и переулки, но ими не воспользовался, что еще больше раззадорило Виталика — значит, не боится, значит, не ставит ни во что.

Они уже давным-давно съехали с намеченного маршрута и теперь мчались куда-то на Соломенку. Чудо узбекского автопрома проявляло неожиданные технические возможности, разгоняясь до 170 км в час. Наконец «Ланосу», судя по всему, все это надоело, и перед нырком в тоннель на Севастопольской площади он неожиданно взял резко вправо, при этом красиво — никого не подрезав, и, когда Виталик уже находился по ту сторону бетонного заграждения, — высунул из окна загорелую руку, сложенную во всем известный жест.

— Ах ты ж дрочила черножопая!

— Хватит! — дрожащим голосом, но очень громко и страшно скомандовала Маша.

— Что, пусик? — спросил Виталик все еще злой, тяжело дыша, но уже расслабленно откинувшись на спинку сиденья, протягивая руку, чтобы потрепать жену по волосам. Она, как обычно, неумелым девчачьим движением отбила ее.

— Как же ты меня достал! Останови машину! Я не могу сидеть с тобой рядом! Останови!

Виталик послушно причалил к троллейбусной остановке. Маша, считая до ста, молча вышла из машины, умеренно хлопнула дверцей и быстро пошла, не оборачиваясь, куда глаза глядят.

— А мама нас бросила, — сказал Виталик и заржал. — Папа, поехали, а то правда опоздаем, — сказала Лиза, послушно заползая обратно на свой бустер.

Маша шла не разбирая дороги, быстрым злым шагом, сперва по выложенному плиткой тротуару, потом по бетонным лабиринтам подземного перехода с заваленными китайским тряпьем лавчонками, вынырнула оттуда, обнаружив себя на широком лысом острове между двумя трассами — перед «Макдоналдсом» на Севастопольской площади. Там она решила передохнуть и подумать, взяла себе невкусный салат в пластиковой миске и синтетический яблочный сок. А потом решила написать эсэмэску Славе, который недавно сообщил о своем возвращении с лыж и интересовался, как у них дела. Маша тогда не ответила.

Что-то в тоне ее сообщения показалось Славе подозрительным, и, сойдя с беговой дорожки в полупустом сонном спортивном клубе, он спросил, можно ли сейчас позвонить, поболтать.

Через полчаса, с мокрыми после душа волосами, он уже парковался возле «Макдоналдса», а еще через час они ехали на Бессарабку.

— Он не принадлежит себе, он готов бросить все ради сиюминутной прихоти! — твердила Маша, скупо жестикулируя, сидя так ровно, что ни один локон не сдвинулся с места на ее уложенных на прямой пробор волосах.

Они молча зашли к Славе в квартиру. Стояла привычная белая солнечная тишина. Кремовые римские шторы делали освещение дымчатым, как в той тихой Винницкой гостинице, когда вовсю валил снег. Она разулась, равнодушным взглядом избалованной девочки посмотрела по сторонам, не впечатляясь. Потом позвонила няня и спросила, можно ли дать ребенку сок из трехлитровой банки, Маша закатила глаза, отошла в сторонку и очень спокойно, с легким нажимом рассказала, что для малыша есть отдельное детское питание, что баночки называются «milupa», и кормить его можно только из них, и прибавила: мол, спасибо за звонок, спасибо, что решили все-таки посоветоваться.

— Это правда очень важно, — тихо и серьезно сказала Маша.

Слава подошел к ней сзади и обнял. Она напряглась, опустила руку с телефоном, стояла не шевелясь.

В этот момент Слава вдруг остро заскучал по Любушке, ему показалось, что она точно так же вздрогнула бы и не шевелилась. Это было как в танцах, когда ведешь партнершу.

— Как называется твоя детская каша? — спросил он, наклонившись к ее уху, почти касаясь его губами, вдыхая тонкий цветочный запах ее волос.

— Милупа.

— Смешное слово.

Он продолжал держать ее, соприкасаясь всей доступной поверхностью тела.

— Да.

Он положил ладони на кисти ее рук, поднял их, так что теперь Маша будто бы обнимала сама себя, а потом уже ее обнимал Славка.

— Я скучал по тебе, — сказал он, чувствуя, что это именно то, что нужно сказать в данный момент.

Маша неожиданно почувствовала, что сейчас заплачет, чуть вывернулась в его руках, стала к нему лицом и аккуратно прильнула, прислонившись щекой к его плечу, вполне по-дружески. Слава осторожно гладил ее по волосам.

— Господи, как я устала… как же я устала…

Подождав еще немного, он, усилив захват, перетащил Машу в гостиную, она удивленно хмыкнула и потом, когда его губы уже осторожно ставили, как пробную печать, первый поцелуй, уверенно взяла его за руки, погладила по щеке и сказала:

— Славик, ты такой хороший… но ты понимаешь, что если мы сейчас… то я уйду от него, да?

Он не ответил, расшифровав ее слова как замаскированное одобрение и согласие. Ловким движением засунул руку ей в брюки, сзади, ткань оказалась неожиданно эластичной, и передвижению ничего не мешало.

— Что же ты делаешь? Господи… Слава, я не готова, я не… — тихонько простонала она, хмурясь, закрывая глаза.

— Господи… — прошептал Слава, — ты же вся мокрая там.

Машу била крупная дрожь, она сидела, откинувшись на спинку белого дивана в гостиной и закрыв лицо руками. Слава сидел на полу у ее ног, стягивая с нее брюки. В прихожей надрывался телефон. Сквозь звон и туман нахлынувшего возбуждения Маша казалась ему чуть уменьшившейся ростом Любушкой, и воспоминание о ней — о запуганном любопытном взгляде ночью в машине, о глупых беседах об истории начала двадцатого века — выливалось в поток особенной страстной нежности, с которой он, как в бреду, отстраняя цепкие беспомощные женские руки, прильнул туда, откуда, развинчиваясь кисельными спиралями, простирались и надуманные поводы, и объяснения, и флюиды, и сомнения, и уже свершившееся прощение акта сегодняшнего автомобильного хулиганства.

Мысль о Любушке имела еще один неожиданный эффект — когда они сползли с дивана на пол и в солнечной белой тишине прошелестел презерватив, — прошло всего полминуты, даже меньше, и Славка с удивлением понял, что на этот раз уже все, и произошел почти конфуз.