Я иду искать. История вторая - Олег Верещагин

Озеро Текучее лежало во впадине, окруженной скалами, поросшими могу­чими соснами — со всех сторон, кроме небольшого галечного пляжика, полого уходившего в прозрачную, чистейшую воду. Напротив пляжика падал с высоты рассеянный водопад — в озеро вливалась маленькая речушка. А к самому пляжику подступали дубки. Почти одновременно с четой Гоймира на берегах поя­вилось еще несколько отрядов — оставалось лишь разворачивать их в менее романтичные места. Пакостить озеро постирушкой было прямо-таки кощунст­вом. К счастью, неподалеку протекал ручей...

...Когда мальчишка вырывается из ада — веселье, остроумие, юность просто-таки фонтаном прут из него, вышибая любые пробки сдержанности. Он не думает, что спасся от смерти — точнее, НЕ ЗНАЕТ, что думает об этом. Я жив — а раз я жив, значит, не умру никогда. И кто сказал, что я не герой?! Конечно, жаль погибших — но я-то жив!

К первому вечеру на озере чета привела себя в порядок. Конечно, весь­ма относительно — матери пришли бы в ужас, попробуй кто-нибудь доказать им, что этот очень иррегулярный отряд состоит из их сыновей.

Олег как раз выкручивал свои носки, когда его отвлек от этого поле­зного занятия задорный свист. Он вскинул голову — прямо над ним на скале стоял и смотрел вниз Богдан.

Несколько секунд Олег просто моргал глазами. Потом заорал:

— Братва! Бог дал нам Богдана! Вернулся!

Богдан спрыгнул вниз и, приземлившись прямо перед Олегом, обнял его. Со всех стороне приветственными возгласами бежали остальные, но мальчи­шка успел шепнуть:

— То тебе...— и сунуть в руку Олегу свернутый листок бумаги...

...Это было письмо от Бранки. Богдан привез их несколько и сейчас весело рассказывал, как нашли его приехавшие с восхода запоздавшие к об­щему веселью воины, передали письма, как он искал чету по следам... Но его рассказ мало занимал Олега. Лежа на песке подальше от общего шума, он вчи­тывался в скоропись глаголицы. Да, скоро нужно будет куда-то идти, стре­лять, что-то взрывать, но сейчас — да простится мне. К черту. Есть я — и Бранка, до нее можно дотронуться, она живая и пахнущая солнцем и горькой травой с пустошей. Бранка есть, и не нужно отбиваться от накатывающего временами страха, что говоришь со своим воображением...

«Тяжко ждать. Легче самому дело делать. Лечу к тебе мыслью, песней лечу к тебе — где ты, как ты, любый мой?! Одно не тронет тебя Морана. Я так хочу! Хожу на стену, в туманы гляжу — осень горами шагает — где ты, солнце мое?! Не уходи уходом, слова не сказав — вернись, в глаза мне взгляни хоть мельком, промельком, мигом единым сыта буду — где ты, жизнь моя, Вольг?!»

Смаргивая слезы с ресниц, шмыгая носом и не стесняясь этого, Олег снова и снова вчитывался в поспешные, набегающие друг на друга — не на бумаге, СМЫСЛОМ! — строки-зов. И шептал что-то, веря — Бранка его слышит.

Не может не слышать!!!

Покроется небо пылинками звезд,И выгнутся ветви упруго.Тебя я услышу за тысячи верст,Мы — эхо,Мы — эхо,Мы — долгое эхо друг друга.

И мне до тебя, где бы я не была,Дотронуться сердцем не трудно.Опять нас любовь за собой позвала,Мы — нежность,Мы — нежность,Мы — вечная нежность друг друга.

И даже в краю наползающей тьмы,За гранью смертельного круга,Я знаю — с тобой не расстанемся мы.Мы — память,Мы — память,Мы — звездная память друг друга... [12]

В блаженном состоянии Олег вернулся в лагерь. Большинство читали принесенные Богданом письма, сам он спал, завернувшись в плащ — устал. На­встречу Олегу попался Йерикка, чинивший оковку на ножнах меча, и Олег об­ратился к нему с бездельным вопросом:

— А где Гоймир?

— Не знаю, — поднял Йерикка спокойные глаза. — Да тут где-нибудь. Ему-то не от кого получать письма.

Хорошее настроение Олега испарилось. Мысленно он плюнул. Да чтоб они провалились, эти горцы с их гипертрофированной гордостью! Почему он дол­жен чувствовать себя, словно... словно совестливый барон рядом с парнем, девчонку которого он выбрал для права, первой ночи?!

— Н-н-н-ну, козел...— процедил он и выдохнул: — Все, блин!

— Сто-ой! — Йерикка очень вовремя перехватил его за пояс. — Пр, жереб­чик! Куда рванул, можно спросить?

— Сейчас найду Гоймира, — нарочито медленно, чтобы голос звучал спокой­но, ответил Олег, — и снесу ему башку. Или пусть он мне снесет. У меня терпелка не из стали, меня эта тень отца Гамлета задолбала, если честно — это, блин, плюнуть нельзя, чтобы в него не попасть! И мне положить на то, что он князь, если он даже проиграть достойно не умеет!

— Ха, какие речи! — не потерял хладнокровия и ироничности Йерикка. — Прямо дуэль Пушкина с Дантесом!

Он рассчитывал, что Олег задаст обычный вопрос: «Откуда ты это зна­ешь?» — но землянин рванулся, и усаживать его силой означало нарваться на драку. Драться Йерикка не боялся, но и не хотел, а если отпустить Оле­га — он вполне может в таком состоянии найти Гоймира и без предупрежде­ний начать и кончить разговор ударом меча по шее. Йерикка знал одну скверную сторону войны — она прививает любовь к простым выходам... и это не всегда хорошо.

Но проблема решилась сама собой — Гоймир появился, и на его лице не было ни скорби, ни тоски. Больше того, он потрясал связкой огромных рубин и вопил:

— Там-то, ручьем ниже, та-акенная рыба гульмя гуляет!

— А вот Горда-то нету, — откликнулся Резан, — то-то он бы распорядился! — и, переждав смех, спросил: — Чем притянул?

— Так руками! — Гоймир шлепнул добычу на песок.

— А то, — согласился кто-то: — «Й-ой, плечо-от мне вправьте, браты, хотел показать, какую прошлым днем поймал, да вот вывернул!»

— Так гляньте пойдите, — не обиделся Гоймир, поднимая свои куты с песка.

Йерикка увидел, как пальцы Олега медленно разжались на рукояти ме­ча, и лицо его приобрело обычное выражение. И рыжий горец в который раз уже подумал, что зря не воспрепятствовал Олегу присоединиться к чете..

...Около костра Олег рассказывал про конкурс пирогов, который дев­чонки устраивали в апреле в школе.

— ...последнее место?!» «— Да вот, — говорит, — неудача.» «— Ты что, даже пи­рог испечь не смогла?!» «— Почему, — отвечает, — испекла как не фиг де­лать!» «— А сама пробовала?» «Заставили...» — и, переждав смех, вдруг спро­сил: — Я вот не пойму. Нас — хорошо еще если двадцать пять тысяч. Их — двести. С техникой. Я воюю и не врубаюсь, почему они нас с маху не сомнут?