Вверх тормашками в наоборот (СИ) - Ева Ночь

Дирмарр смотрит Геллану в глаза. Долго, внимательно, холодно.

— Мне жаль, — говорит медленно, четко, без шипения и лишних звуков. — Жаль, что случилось между нами. Прошу прощения только за это. Ты подошёл слишком близко. У каждого своя задача в жизни, не правда ли?.. Моя — убивать тех, кто подходит слишком близко и не имеет на это права.

Я вижу, как дёргается Геллан. Он слышит, но молчит.

— Ты так ничего и не понял, мальчишка. Я мог убить тебя. И тогда, и сейчас. Но не сделал этого. Не потому что пожалел, нет. Рождённый убивать, умру в одиночестве, оставшись замком, от которого, наверное, так и не найдётся ключа… Я увидел тебя, но поздно. Кое-что отнял, но и дал взамен. Как компенсацию за… ошибку.

Геллан стремительно вскакивает на ноги. Так умеет делать только он — быстрый, собранный, опасный воин.

— Дал?.. Не убил?.. — в голосе горечь.

Он сжимает кулаки — тонкий, как лезвие. Безоружный, но не беззащитный. Я вижу, как нарастает сила, как дрожит от напряжения тело. Он выдыхает воздух толчком — и песок покрывается голубой стынью, острыми кристаллами, глыбами ощерившихся пиков-льдин, что сияют на солнце холодно, красиво, но мёртво…

Дирмарр исчезает и появляется сбоку, вне зоны опасности.

— Кх-кх-кхрррр — смеётся, скалит зубы. — Молодец, мальчик!

Лёгкий пар вырывается из открытой пасти, дракоящер изгибает шею и с силой выдыхает воздух. Точно так, как Геллан минуту назад… На песке вырастают острые камни, слепящие до слёз.

— Почти нет разницы. Лишь сила стихий, малышшш. Сила Земли против силы Воздуха. Я пробудил тебя, пробудил твою силу, которая могла никогда не вырваться наружу. Через боль и страдания, через беспамятство и муку — ты выжил. И стал другим. Ты долго сопротивлялся, но принял дар. Не до конца раскрылся, но ещё не поздно. Сорокош — это ещё один шаг. Просто иди и бери. И однажды станешь тем, кем должен.

Я смотрела во все глаза. Слушала. И не понимала. Но, кажется, понял Геллан.

Он провёл рукой по лбу, словно очнулся.

— Думаешь… это равноценная плата за инакость?..

— Думаю, у каждого свой путь. Дара!

На полусогнутых ногах я подбежала к Димону. Погладила рыжую чешую ладонью. Тёплый, как печка…

— Не уходи… пожалуйста…

Он склоняет голову и дышит в волосы. Трётся мордой о макушку.

— Я должен. Это… была слабость. Желание хоть немного побыть… семьёй, которой у меня никогда не будет. Ты всё знаешь, моя глупая добрая Дара… всё понимаешь…

Я обнимаю его за шею и прижимаюсь губами к узкой морде.

— Неправда… неправда! Так не должно быть! Ты… не исчезнешь!

Слёзы льются дорожками по щекам и падают каплями на морду Дирмарра.

— Конечно, не исчезну. Я буду там, где должен. И однажды… мы увидимся. Я знаю. И может… ты сможешь подарить чудо… А теперь иди, иди.

Он вырывает морду из моих ладоней и настойчиво тычет носом в плечо, подталкивая к Геллану. Я сопротивляюсь. Но разве можно устоять против силы дракоящера?.. Толчок — и я падаю. Геллан подхватывает меня. Оборачиваюсь и вижу только вихрь песчинок, что с тихим шорохом оседают воронкой…

Геллан держит моё лицо в ладонях и осторожно вытирает слёзы.

— Тихо-тихо, Дара.

— Ты всё испортил! — кричу и бью кулаками ему в грудь.

— Как всегда, — говорит он кратко и не сопротивляется.

От этого становится ещё хуже. Утыкаюсь в разорванный ворот лицом и судорожно перевожу дух.

— Прости меня, — говорю глухо. Посмотреть ему в глаза сейчас — невозможно.

Он гладит меня по голове, как маленькую, и по-братски целует в макушку.

— Ты тоже. Прости.

Геллан делает шаг назад, поворачивается ко мне спиной. Медленно, чуть хромая, идёт вперёд. Выдохнув, почти без усилия достаёт меч из песка. Сильвэй вьюном вьётся вокруг его ног, яростно трётся башкой, мешая идти.

— Забодай тебя комар! — в сердцах рычу я, оглядывая многострадальные руки.

Геллан, улыбаясь, оборачивается.

— Я так понимаю, это и было твоё девичье недомогание?

Нет, как хотите, но однажды я убью этого несносного мерзавца!

Глава 44

Келлабума. Геллан

Жалость. Острая, как шипастая заноза, засевшая в груди. Жалость к врагу, которого он мечтал уничтожить. Он грезил о мести в бреду. Бредил о возмездии бессонными ночами, а теперь… всё перевернулось.

— Геллан, что-то мне нехорошо, — говорит Дара и оседает на белый песок. У неё трясутся руки и губы. Маленькая девчонка с большим сердцем… — Димон мог убить тебя…

— Или я его, — тихо произносит он.

— Не знаю… вряд ли.

Она обхватывает себя руками, будто ей больно или холодно. Сильвэй сидит у её ног. Виноватая морда с жёлтым носом.

— Вставай. Надо идти.

— А зачем надо?.. — возражает она, и он вдруг теряется, не зная, что ответить.

— Иранна… будет беспокоиться…

— Да прям. Она небось уже увидела всё в своём ведьмином шаре и сидит, ломая брови в недоумении, почему мы ещё живы.

Тихий шорох и неслышные шаги. Он оборачивается резко, держа меч обеими руками.

— Так-так-так… Геллан готов спасать мир? И, как всегда, слышит лучше всех.

— Ты напугала меня, Келл, — Геллан опускает меч.

— Но не застала врасплох, — улыбается женщина.

Высокая, статная, плавная. Ни одного острого угла, и ничуть не изменилась.

Дара смотрит на неё во все глаза.

— Это кто, Геллан?

— Келлабума, — говорит мягко, выдыхая имя с любовью и нежностью.

— Ты зря волновался. Я присматривала за девочкой и грязным драко. Кажется, они нашли друг друга.

— Ты знала, что он разумен?

Келлабума пожимает плечами и улыбается. Сверкают крепкие белые зубы.

— Как все драко, сынок. Чем он хуже? Тем, что убивает?.. Или тем, что его никто не слышит и не понимает?.. Всего-то защищал своё логово… от проходимцев.

— Но я… — вскипает Геллан.

— Ты оказался не в том месте, сынок, — перебивает его Келлабума, — поднимай девчонку, она на ногах не держится. Переволновалась.

Геллан вкладывает меч в ножны и со вздохом берёт Дару на руки.

— Зачем?.. Я сама…

— Держись за меня, Дара, — не слушает он её жалких возражений.

Тёплые ладошки обхватывают шею. Вот теперь хорошо. Почти хорошо…

Келлабума идёт впереди, плавно покачивая бёдрами. Оборачивается, чтобы спросить:

— Дорогу-то помнишь, сынок?

— Помню, Келл… Разве можно такое забыть?

Она снова дарит улыбку, от которой сердце тает, словно масло под горячим солнцем. Тёплая родная Келлабума, как две ладошки, сцепленные на шее…

Они петляют средь камней и чахлых деревьев, идти становится трудно.

— Отпусти, я смогу идти, — просит девчонка и вытирает ладошкой пот с его виска.

Он отрицательно мотает головой.

— Здесь… небезопасно. Лучше я сам.

Он обходит какие-то трещины, продирается сквозь колючие кусты, прикрывая Дару плащом.

— Голова кружится, — шепчет она, сглатывая слюну и облизывая сухие губы.

— Я знаю. Потерпи. Скоро придём.

Корявая избушка спряталась в углублении скалы. Даже опытному глазу не увидеть жилища, а случайно забредшему в глушь не найти и подавно.

Келлабума раздвигает разросшиеся лианы, скрывающие вход.

— Ничего не изменилось, — говорит тихо Геллан, наклоняя голову, чтобы протиснуться в узкую дверь.

— А что может измениться, Гелл? Здесь время течёт ещё медленнее, чем везде.

Геллан осторожно опускает Дару на низкую лежанку.

— Я знаю, кто ты, — голос Дары звучит звонко в полутёмной комнатушке.

— Ну, и кто же я по-твоему? — ещё одна улыбка.

Келлабума аккуратно снимает шапочку-платок. Каштаново-рыжие кудри падают на плечи.

— Муйба.

Так умеет смеяться только Келл — всем телом. Искренне, открыто, до слёз в серо-зелёных глазах.

— Почему ты так решила? — в глазах любопытство.

Геллан смотрит то на Дару, то на Келл.

— Не решила, а знаю. Здесь… всё, как у муйбы. Очаг, травы пучками, запах. Спорим, под кроватью ты сушишь коренья и листья?

Келл вопросительно смотрит на Геллана:

— Она жила у Иранны?

— Я живу сейчас у Иранны, — бурчит Дара и хмурится, — и мне не нравится, когда разговаривают, как будто меня здесь нет.

— Покажи руки, — требует ведьма, и Дара молча протягивает горячие ладони.

— Порез и кошачьи отметины. Неплохо. — хмыкает Келлабума и, пошуршав, снимает с полочки горшочек. — Ничего, заживёт быстро, — приговаривает она, намазывая Дарины руки зелёной вязкой мазью.

Пока Дара сидит, растопырив пальцы, Келлабума достаёт тарелки и ставит на стол котелок с едой.

— Я… не совсем муйба. — отвечает она на вопрос. — Хотя, наверное, меня можно назвать так. Мы с Иранной — горошины из одного стручка. Только она муйба, а я отшельница. Из всех муйбиных забот досталось мне целительство. Лечу людей, когда… совсем худо.