Арена. Политический детектив. Выпуск 3 [сборник] - Николай Черкашин

— И что теперь? — спросил Бут.

— Добудьте верные доказательства его вины, — ответил Плаггенмейер. — У меня время есть, я подожду.

У меня время есть.

Последние слова Плаггенмейера были правдой и неправдой одновременно. И они же подтверждали, что параметры времени приобрели для него первостепенное значение.

Он чувствовал себя скверно. Мерзкая слабость, как при обострении гриппа. Лоб горячий. Герберт всякий раз вздрагивал, проводя по нему тыльной стороной руки. Время от времени пытался остудить, прижимая к нему ствол пистолета. «Свеча пока еще горит, хоть язычок уже дрожит», — как поется в. песенке. Но сколько это может продлиться? И самое главное— что его ждет?..

История с Блеквелем заставила Плаггенмейера задуматься, чтобы найти ответ на страшный вопрос: «А что мне делать, когда я своего добьюсь?» Его цель — отомстить за Коринну, добиться, чтобы был наказан виновный в ее гибели человек. Допустим, ему это наконец удалось — дальше что?

Поднять руки и выйти из класса, позволить себя арестовать? А потом предварительное следствие, допросы, судебный процесс, приговор, три года тюрьмы?

Существует ли возможность сохранить свободу благодаря переговорам? Но какие у него гарантии, что власти сдержат свое обещание? Наобещать они могут все что угодно, а держать слово не обязаны: скажут, пошли на это, чтобы спасти заложников.

Может быть, лучше всего отпустить школьников и пустить себе пулю в лоб?

А потом? Есть ли бог с его загробной жизнью — или нет? Если да, то разве не зачтется ему на небе как доброе дело, как раскаяние, что он отпустил ребят? When Iesus washed my sins away; comin for to carry me home. Swing low, sweet chariot[34].

Разве он не слышал множество раз эти слова на пластинке? Святая надежда его предков.

Гунхильд считала это чепухой, но кто такая Гунхильд по сравнению с богом?

Моей жизнью была Коринна. Если мне не дано больше жить, не жить и вам.

Так что же, уничтожить себя вместе со всем классом?

Это было бы самым верным, самым честным решением. Он воздвиг бы памятник всем цветным и полукровкам, всем презираемым и униженным людям другого цвета кожи, другой расы и другой национальности в этой стране. Это заставило бы всех задуматься, действовать, добиваться своего, добиваться перемен.

Вот те три возможности, которые в данный момент видел или, по крайней мере, инстинктивно ощущал Плаггенмейер. Самое интересное, как и в какой последовательности эти элементы смешивались и сосуществовали в его мозгу: воспитание, заставлявшее мыслить стандартно, смутное, темное воспоминание о предках, страдавших и мучившихся где-то на хлопковых плантациях Луизианы или Алабамы, и уроки политической грамоты, преподанные Гунхильд и Коринной.

Во всяком случае, он должен был ужаснуться при мысли, что и на этот случай не разработал заранее никакого плана. Несмотря на то что в его поступках наблюдалась известная логика, он, если вдуматься, действовал в состоянии аффекта. Больше всего Берти опасался, как я думаю, что вот-вот окажется у цели. Сейчас необходимо выиграть время, чтобы все тщательно продумать.

Этим чувством страха и объясняется, почему он подверг сомнению подлинность письма Блеквеля. Как бы ни было велико его недоверие, как бы он ни опасался подвохов и ловушек, он не нашел ничего конкретного, заставившего бы его заподозрить подделку. Придраться не к чему!

Да, но если бы ом признал, что Коринну убил Блеквель, ему пришлось бы принимать решение — самое важное и ответственное решение во всей его жизни. А этого он боялся.

Головная боль сделалась нестерпимой. Он попросил у доктора Рейнердса две таблетки. Из предосторожности, чтобы не быть отравленным или немедленно усыпленным каким-то неизвестным ему медикаментом, велел доктору разрезать таблетки — каждую на четыре части и, завернув их в бумажки, две бросил ему на стол, а две принял сам.

Но не он один дошел до предела физического и психологического равновесия: заложникам тоже приходилось туго. Эльке Аддикс и Ханно Геффкен уже находились в городской больнице Брамме. Почти всех остальных доктор Рейнердс напичкал транквилизаторами. Некоторым пришлось сделать уколы, другие глотали таблетки. Так что всех их клонило ко сну, а кое-кого лекарства просто оглушили. Чем и объясняется их апатия к событиям в классе и за окнами. По сути дела, вполне дееспособными оставались Гунхильд и Иммо Кишник. Они пытались уговорить одноклассников не злоупотреблять таблетками, но их мало кто послушался. У большинства ребят появилось вдобавок мучительное чувство вины и неполноценности, неизбежное в подобных ситуациях: струсили они перед этим ублюдком Плаггенмейером, проявили постыдную пассивность. Один Хакбарт, которого они высмеивали, проявил мужество и что-то предпринял… Для Карсте-на, Альфа, Хелльфрида и Иорна, которые каждый день подчеркивали, что они уже сегодня настоящие мужчины, способные быть суровыми и безжалостными, утро этого дня стало утром несмываемого позора.

Все это Плаггенмейер инстинктивно прочувствовал, хотя не сумел бы выразить словами. И если в первые часы пребывания в классе он опасался атак в духе Хакбарта, то сейчас с некоторым испугом заметил, что, по меньшей мере, трое из его заложников вот-вот могут потерять сознание. А вдруг ему постепенно придется отпустить их всех, одного за другим, в больницу?

Если здесь больше никого не останется?

Чтобы уклониться от ответа на тревожные вопросы, он снова решил искать спасения в своих мечтах-сновидениях, которые слетались по его зову, будто пестрые птицы.

…Спортивный зал имени Эрнста Мерке в Гамбурге. Бой за звание чемпиона мира в тяжелом весе. Джордж Формэн против Герберта Плаггенмейера. Как ловко он обыгрывает стареющего чемпиона мира! Пусть он способен ударом сломать дерево, пусть его ударов боятся те, кто их принимает на себя. Он-то похитрее. Он, Хэрб, как все его называют, быстрее, разворотливее. Нырок, еще нырок. Отклонился, ушел в сторону. А теперь — боковой по печени! Формэн на полу. Восемь — девять — АУТ! Новый чемпион мира: Герберт Плаггенмейер!

…Филармония в Западном Берлине: «Хэрб

Плаггенмейер и все его звезды». Перед рампой он со своей знаменитой золотой трубой. Новый Луи Армстронг. «Верный гусар», «Блюберрихилл…» Аплодисменты, аплодисменты…

…Олимпийский центр в Мэнхене. Финальная игра первенства ФРГ по баскетболу. ФСК Гейдельберг против ТСФ Брамме. До конца встречи десять секунд. Счет 88:88. Хэрб Плаггенмейер, центровой ТСФ, перехватил мяч. Рев болельщиков: «Берти! Берти!» Бросок— мяч в кольце! ТСФ Брамме — чемпион страны! Триумфальный проезд по Браммермоорскому шоссе. В первой машине, подняв руки, — Герберт Плаггенмейер.

Кто знает, какое направление приняли бы в дальнейшем мысли Плаггенмейера и как состояние умиления и растроганности отразилось бы на ходе событий, если бы в этот момент выпускник Дирк Дельвенталь — двадцати лет от роду, сын крупного правительственного чиновника — не пришел к мысли симулировать полную потерю сознания и не рухнул на стол. Застонал, захрипел, пальцы рук скрючились на столе…

Доктор Рейнердс бросился к нему.

Плаггенмейер встревоженно ждал его заключения.

Если здесь действительно кто-нибудь откинет копыта, это резко ухудшит его положение перед судом. С другой стороны, такой оборот событий может укрепить его позиции в переговорах с теми, кто за окном. Но чего, в сущности, он сейчас хочет от них добиться?

Итак, он внутренне был готов отпустить в больницу и Дирка Дельвенталя, тем более что доктор Рейнердс сказал:

— Его следует немедленно госпитализировать!

Все и шло бы своим чередом, как задумал Дирк, если бы сверхбдительный Плаггенмейер не уловил шепоток в разных углах класса:

— Он просто притворяется.

— Мы — здесь, а он — гулять на свежий воздух: нечестно!

— Пет! Кто тебе мешает…

В Плаггенмейере что-то щелкнуло внутри. В нем разом поднялась и вылилась наружу ненависть против тех, кто всю жизнь обманывал его, оплевывал и унижал.

— Подымайся! — заорал он на Дельвенталя. — Если до счета «три» ты не выздоровеешь, я тебя пристрелю! Раз! Два!..

И Дельвенталь уже сидел на своем месте прямой как палка.

Нервозность в классе быстро пошла на убыль; сказывалась и вялость после принятия таблеток. И только Плаггенмейер был по-прежнему возбужден и взволнован. Но настроение его в очередной раз дало резкий крен.

«Размечтался я! Никогда из меня не вышло бы ни классного боксера, ни звезды джаза. Никогда! Не будь Коринны, я до смерти оставался бы чернорабочим, подсобником, ассенизатором, подметальщиком окурков и плевков.

Не появись Коринна, мне не на что было бы рассчитывать в жизни. Человеком меня сделала Коринна, она одна. А всем остальным я отомщу. Всем? И Гунхильд тоже? Нет, Коринну, мою богиню, обидело бы, если бы я причинил зло ее лучшей, ближайшей подруге. Да и другие из 13-го «А» — разве они виноваты? Все так, все так, — думал он. — Но убийце от меня не уйти». Он принял последнее решение: либо ему представят факты, подтверждающие вину Блеквеля, либо погибнут они оба.