Затерявшийся (Дилогия) - Вадим Мельнюшкин

Есть такая деревенька, Казенные Лешни называется. В общем и целом на моем пути она оказаться не должна была, если не брать в расчет этакое специфическое озеро, что находится на границе Псковской области и Белоруссии. Зовется оно Язно. Редко где имеет ширину более пятисот метров, а вот длина у него зашкаливает за десять километров. Все бы ничего, но расположено оно так, что длинной своей стороной лежит практически на север, ну и на юг соответственно, а что особенно неприятно, середина его приходится на ту точку, где и проходит мой маршрут. Когда шли к железке, мы обогнули озеро с запада, но сейчас я двигался на восток – что я, заяц, через шоссе скакать туда-обратно?

Дело было хоть и к вечеру, но до темноты часа два еще. К озеру подходить не стал, так как перебираться через малые речки, а уж тем более прыгать через ручьи, прилично задолбало – уж больно их тут много. На улице не июль, колокольчики морозить ну совсем не в жилу. Так, прыгая и ругаясь, я и наткнулся на пацана. Все-таки ему повезло, хоть и встретились мы лоб в лоб по темноте, но рост его и телосложение сыграли свою роль, когда я вскинул автомат – не выстрелил.

– Твою ж мать… Ты чего здесь делаешь?

– Ничего… Дяденька, а вы наш или нет?

Вот же ж блин, вопросы у подрастающего поколения. Прямо как: дяденька, это вы подбили танк? Что там дальше в анекдоте, не помню.

– Наш я, наш. Ну, и свой немного, но ты не ответил.

– Убежал я, не хочу с Тарасом жить, пусть Машка одна с ним живет.

– Угу, а поподробнее.

Подробности оказались невеселые. Жили-были в деревне Казенные Лешни братец Иванушка и сестрица… правильно Машенька. Отец у них был председателем колхоза, а матери не было – умерла она родами шесть лет назад, ребенок тоже не выжил. Так и жили они втроем. Маша росла красавицей, вся в мать – по ней не только в деревне парни сохли, но и в окрестностях чуть ли не массовый падеж сухостоя намечался. Но Маша была девушкой серьезной, лишнего себе не позволяла, руководила школьной комсомольской организацией. А как школу закончила, так и в Псков подалась, в техникум сельскохозяйственный. Год отучилась на «отлично», вероятно, разбив свой неприступностью и там множество сердец, а как вернулась домой на каникулы – война. Отец ушел на фронт, множество других тоже, а вот некоторые, наоборот, вернулись, в том числе и Тарас, приехавший домой из краев дальних, сибирских, отдав там шесть лет жизни лесоповалу. Приехал, естественно, злой, а тут, как уже говорилось, – война. Как, вероятно, все догадались, на фронт он не пошел, а в полицию запросто. На зону Тарас загремел еще по малолетке, потому жены у него не было – не беда, будет. А кого в жены брать первому парню, как не первую красавицу? Ну и что, что не хочет – кто ее спрашивать-то собирается. Все – сказка кончилась. Страшненькая такая сказка.

– Вот ты убежал, а ну как сестре помощь нужна?

– Так она сама сказала, чтобы уходил.

– Ну, раз сама… Будем считать, что ты за помощью отправился. Пошли обратно.

– Пошли. А ты поможешь?

– Постараюсь. Тарас один?

– Не, с ним еще трое, гады… Дерутся.

Понятно, судя по отсутствию синяков, видно, парнишке пинка отвесили.

– Тебе лет-то сколько?

– Взрослый уже.

– А конкретно?

– Двенадцать.

– И правда взрослый.

За разговором дошли до деревни. Была она небольшая, домов на пятнадцать-двадцать, так сразу и не разберешь.

– Где ваш дом?

– Вон, второй с краю, с синими наличниками.

Дом как дом. Не жировал, похоже, председатель.

– А крайний чей?

– Бабка Матрена там живет, одна. Муж ее, дядька Филипп, и Колька с Пашкой на фронте.

– Значит, не выдаст, если что, поможет?

– Не в жисть не выдаст.

– Хорошо, тогда давай к ней, узнай обстановку и обратно.

– Может, сразу пойдем, морды им набьем.

– Боюсь, одними мордами не обойдется. Сейчас мне идти нельзя, это тебя кто заметит, внимания не обратит. Ты теперь моя разведка – все узнай и доложи.

– Понял. Узнаю и доложу.

Ваньки не было долго. Вернулся уже как стемнело, весь в слезах.

– Боец, отставить распускать нюни, докладывай.

– Они Машку… Избили… Она в подвал спряталась… Они самогонку пьют… Грозятся полы сломать… Или поджечь… Она плачет…

– Все, слезы вытер, боец! Пошли!

– Мы их убьем?

– А хочешь?

– Да!

– Тогда убьем.

До деревни дошли тихо, никто даже не гавкнул. В огне крайней избы теплился огонек не то свечи, не то керосиновой лампы, горевшей на минимуме. Ванька стукнул в окно, после чего оно бесшумно растворилось.

– Вот, баба Матрена, привел.

– Иди, соколик, посторожи, как бы нас кто не увидел.

Бабка Матрена, оказавшаяся моложавой женщиной лет до сорока, поглядела вслед пацану и, дождавшись, пока тот скроется за углом, поманила меня к окну.

– Вы кто будете?

– Партизан.

– Один?

– Да, – решил я не наводить тень на плетень.

– Зря, уходите.

– Не-а.

– Их четверо. Сами погибнете, девочке не поможете…

– Меня уже хоронили. Я на их могилах еще спляшу. Хотя мрази этой могилы не положены. Что там?

– Машу Тарас ссильничал. Кричала сильно. Потом, видно, вырвалась, или он сам отпустил, в подвале заперлась. Сейчас они пьют в доме, ржут, кричат, что если замуж за Тараса не хочет, то они так ее… Все вместе.

– Точно в подвале?

– Точно.

– К окнам не подходите.

Хотелось не убивать, а рвать глотки. Зубами.

– Вань, показывай дорогу. Собаки нет?

– Убили Полкана.

Забор между участками был хлипкий и дырявый, потому прошли легко. Света в доме хватало. Слышался хохот, пьяные мужские голоса и звон посуды.

– Маша, Машенька, – пацан подполз к небольшому окошку в фундаменте и жарко шептал.

– Ванька, уходи немедленно, уходи…

– Мария, – отодвинул мальчишку в сторону и тоже зашептал: – Все будет хорошо, не бойтесь. Спрячьтесь в самый дальний угол и ничего не бойтесь. Худшее уже позади.

Сначала хотел этим пирующим гранату бросить, типа строго по канону: получи… гад, гранату! Но, послушав, что происходит внутри, план решил изменить. Надо было видеть лицо мальчишки, когда, расстегнув ремень, снял камуфляжную куртку и штаны, надел пилотку и снова подпоясался, предварительно сдвинув кобуру с «браунингом» на пузо, по-фашистски. Жаль, зеркала нет, но бравый унтерштурмфюрер должен смотреться здесь феерично, даже в полевой форме.

– Рот закрой, жук майский залетит.

– …так осень.

– Все равно закрой. Стоишь здесь, сторожишь ранец и шмотки, если будет стрельба, а я если через минуту тебя не позову, убегай.

Не убежит, видно. Мужик. Лады, теперь и мы пошли. Интересно, дверь не заперта, а то стучаться как-то не в жилу, из образа выпаду. Дверей оказалось две, и обе нараспашку – вам же хуже.

– Auf! Stillgestanden![4]

Оружия в руках у меня не было, вдруг эти уроды форму не разглядят, но автомат я повесил так, будто придерживаю ствол рукой, чтобы время реакции было минимальным.

Гоголь, немая сцена.

– Aufstehen, russische Schweine![5] – срываюсь на фальцет и вытаращиваю глаза. Выглядеть должно страшно, особенно с пьяных глаз. Сработало, вскакивают как миленькие. Если бы знал, что такие тормоза, сразу стрелять стал бы. Кстати, теперь можно и ствол достать. Рву застежку кобуры и выдергиваю «браунинг», одновременно надрываясь в крике.

– Freaks, Schwein, geschossen…[6]

Струхнули, но к оружию не дергаются, а до винтовок им достать – только руку протянуть, две прямо к столу прислонены, значит, все правильно делаю. Теперь просто машу пистолетом, изрыгая все немногие известные мне немецкие ругательства. Ага, успокаиваться стали.

– Auf die Knie![7]

Не понимают. Попробуем по-русски:

– Колейны! Встайт ня колейны!

Один, похоже, сообразил, самый трезвый, наверно, и самый молодой, скорее всего Тарас и есть. Остальным лет за тридцать. Вот и прочие ножки подломили – теперь не разбегутся, не спрячутся. Перестаю безумно размахивать пистолетом и навожу ствол на крайне правого от себя. Бах! Пуля попадает в середину груди и валит полицая на пол. Перевожу ствол левее, потому справа и начал, что так удобнее, ну и Тарас крайний слева. Бах! Второй валится. А вот третий соображает быстро, когда нацеливаю ствол на него, тот уже в полуприсяде отталкивается руками, потому и получает пулю прямо в темя. Бах!

Вот и последний!

– Гражданин начальник, нет!

Ты смотри, пьяный-пьяный, а сообразил.

– Господин офицер, не стреляйте!

Ни хрена он не сообразил, зэковская привычка сработала, условный рефлекс.

– Не стреляйте, не стреляйте, не стреляйте…

Даже заплакал. Раньше надо было… и плакать, и думать.

– Иван, бегом.

Ванька ворвался в дом с двумя «колотушками» в руках. Вот стервец, ранец распотрошил.

– Тебе кто разрешал по вещам лазить? Ну-ка положь на пол. Вот так! Сестру вытаскивай и выводи отсюда.

– В-в-ванька? – Тарас смотрел на нас круглыми глазами, даже подвывать забыл.