Инвестор. Железо войны (СИ) - Николай Соболев

линейку — статусная вещь для школьника моего поколения и незаменимая для штабиста. Надо будет отписать Триандафиллову, он же замнач Штаба РККА, ему и карты в руки — разработать да запустить в производство недолго, а целлулоид в СССР наверняка есть.

Когда Габи немножко выдохлась, я поцеловал ее в висок:

— А на кого ты оставила школу?

Она хихикнула и поудобнее устроилась у меня в руках:

— Как говорил один мой знакомый миллионер, у хорошего руководителя должны быть хорошие заместители.

И даже ответила на поцелуй, но только я попытался заняться ей более предметно, как Габи вывернулась, вскочила и, уже убегая, в дверях послала мне воздушный:

— Доктор сказал, что тебе нужны две недели покоя!

Вот так, я умираю на этой работе по сто раз на дню, я делаю Испанскую республику, и мне вот такое вот спасибо! А как же позитивные эмоции?

Впрочем, мне все равно надо собираться в санаторий, а позитив обеспечил Панчо. Он закинул мой чемодан в багажник и открыл дверцу авто:

— Поехали, порадую.

Несколько на отшибе от домиков, где жили его сотрудники, на рамы из бруса натянули сетку вроде рабицы, частично перекрыли шифером, сделали помосты и будки. Внутри большого вольера расположился десяток взрослых собак, а в малом кувыркалось столько же щенков разного возраста.

Ну вот, теперь у меня есть псарня, совсем как у настоящего барина, не хватает только шелкового халата, фески и трубки с чубуком в метр.

Большие псы, похожие на менее лохматых кавказцев или на вислоухих алабаев, отреагировали на меня довольно индифферентно. Подошли, понюхали, парочка коснулась руки мокрыми носами, дежурно вильнули хвостами и разошлись по своим делам.

— Слушай, а они не больные?

— С чего ты взял, Джонни?

— Ну, у всех под шеей зоб висит…

— Это называется «подвес», особенность породы, — объяснил нахватавшийся собаководческих знаний Панчо.

В отличие от взрослых для щенков мы стали главной радостью если не в жизни, то за сегодняшний день точно — они набежали всей сворой, повизгивая, гавкая, и устроили кутерьму, пытаясь добраться до нас. Они поскуливали, молотили хвостами по бокам, скакали, отчего их уши смешно мотались по воздуху. Мелкие даже ухитрились свалить Панчо, напрыгнув всей кучей, и теперь он возился на земле, с хохотом разгребая шерстяную ораву, где каждый норовил лизнуть его в нос.

Один только щен, темный, но с белой грудью и белой же полоской через весь лоб до носа, величественно сидел поодаль, свысока поглядывая на возню у наших ног. А когда все прочие занялись Панчо, встал, спокойно подошел ко мне и сел у правой ноги. Я наклонился потрепать его по лобастой башке, он задрал морду и поглядел на меня с выражением «Мы же солидные парни, мы же не будем устраивать глупую возню?»

Но тут уж я взялся за него всерьез — завалил на спину, чесал пузо, тормошил уши, тряс голову и вообще прошелся по всей шкуре. Это сукин сын перенес все с достоинством, словно признавая мое право трепать, а под конец просто уткнул приятный влажный нос в мою ладонь.

И все сразу стало понятно — это моя собака, надо только имя придумать. Хотел было назвать «Франко» — ну, вроде как у нас в Сибири кобелей называли «Колчаками», но для такого степенного малого это унизительно, надо что-то соответствующее характеру.

Панчо, наконец, выбрался из кучи-малы и поднялся, отряхивая брюки. Вся свора вилась у его ног, но он оценил моего:

— Ну прямо император! Цезарь!

О, отличное имя! С буквами «а» и «р», что хорошо для клички, и на испанском звучит почти так же, только мягче — Сесар.

— Он самый. И он мой.

— Понял, распоряжусь, чтобы не замылили.

— Как они вообще?

— Понемногу привыкают к ребятам, я троих с опытом нашел, приставил.

— Смотри, чтобы с земли не жрали, этот гаденыш Абехоро может попытаться отравить.

Панчо угукнул, а уже в машине, где не было лишних ушей, довел до меня план курощения. Все в стиле Зорро, с масками и таинственность. Непонятное же пугает больше? Вот и напугаем.

Он расспросил меня о басках, но на просьбу им помочь скривился:

— Это же рекете, карлисты*!

— Кто?

— Монархисты, упертые. Ты же за республику собираешься драться, а они точно будут против.

Карлисты — монархическая партия, признающая права на испанский престол только за потомками Дона Карлоса Старшего.

Появились они во время династических войн прошлого века как боевые подразделения, потом выродились в подобие скаутов (вплоть до того, что низовая ячейка, как и у моих недопионеров называлась «патруль»), потом почти сдохли и рассеялись, а сейчас некая внешняя сила их реформирует и консолидирует. Вводят форму, дисциплину, ритуалы, вооружают потихоньку.

Баски и так не сильно любят центральную власть, население там крестьянское, не слишком продвинутое в политике, не чета Астурии и Каталонии — эдак Наварра превратится в Вандею. Блин, как бы этих рекете нейтрализовать?

Панчо обещал прояснить ситуацию, а я навесил ему еще одну задачу, заслать пару-тройку наблюдателей в Андорру. Он угукнул и до конца дороги вытрясал из меня соображения по НАЗ-у и по медицинской подготовке.

Пропетляв от Хихона минут десять по кривым дорогам, Панчо остановил машину над морем, и я оценил место для санатория: кругом вдающиеся в море скалы, а тут на тебе — метров пятьдесят песочка! И над этим пляжиком нависал дугой большой и вполне современный дом, построенный тремя уступами. Поликлиника, что ли — уж больно запашок характерный.

— Сеньор Грандер, большая честь для нас, — с достоинством встретил нас Энрике Эстаньо, хозяин санатория.

Судя по седым волосам и торчащему из нагрудного кармана деревянному стетоскопу — доктор старой школы. Ну, мне-то всего лишь отлежаться надо, лечения вроде не предполагается.

— Мы подготовили для вас комнаты рядом с вашими гостями.

— Телефон? — спросил Панчо.

— Все сделано, отдельный номер для сеньора Грандера.

— Отлично, спасибо!

— А что за гости? — уточнил я.

— Сеньор Магно и его семья.

Примерно секунда мне потребовлась, чтобы сообразить, что фамилия Махно записана в его документах на французский лад и потому на испанском читается именно так.

Нестора Ивановича я увидел буквально через полчаса и поразился, насколько лучше он выглядит по сравнению с Парижем. Даже месяца не прошло, а на щеках заиграл слабый, но румянец, впалые щеки слегка округлились, да и в целом повеселел. Может, оттого, что радовались его женщины — Галина вообще расцвела и даже немножко загорела, а уж Лена вообще упивалась морем, хоть и скучала по оставшимся во Франции подружкам.

Заскучал и я — ну