Скаутский галстук - Олег Верещагин

В общем, замашки у него были знакомые. Мои дружки ошалели от его напористости и подчинялись ему, как зомби. Юлька что-то пискнула о том, как её лучше фотографировать, но корреспондент только хмыкнул и изогнул бровь.

Когда со съёмками было закончено, он достал трубочку — почти как у Хокканенна — блокнот и, закурив, жестом усадил нас.

— Ну, теперь давайте знакомиться, — он поправил короткие усики. — Симонов. Константин Александрович.[52]

— Кто?! — Женька вытаращил глаза. — Вы… А… Ну да, конечно! — он хлопнул себя по лбу и, покраснев, прочитал: —

Нет больше Родины.Ни неба, ни земли.Ни хлеба, ни воды.Всё взято…

— Это же… вы? Я ваше «Ледовое побоище» на школьном вечере читала! — почти закричала Юлька. — Наизусть! Правда! — словно корреспондент, который вдруг тоже покраснел и стал намного моложе, ей не верил. Сашка, глуповато приоткрыв рот, молчал, потом спросил:

— А «Убей его» вы написали, да?

— Я, я, всё я, — словно защищаясь, Симонов поднял руки и почти жалобно попросил: — Ребята, давайте о вас. Я что, я самый обычный военкор…

— А мы самые обычные партизаны, — пожала плечами Юлька. — Таких в каждом отряде полно…

— Самые обычные… — задумчиво сказал он и улыбнулся. — А что, хорошее название! Я так и назову очерк: «Самые обычные»! А фотографии перешлю с оказией… ну, в крайнем случае, получите после войны! Ну, начнём с тебя, Александр…

— Вы лучше вопросы задавайте, — Сашка смутился, — я так рассказывать не умею, это у нас вон Борька мастер…

— Борька — это ты? — военкор повернулся ко мне. Я кивнул. — Хорошо. Тогда пусть ты будешь первым…

…Пока нас интервьюировали, Мефодия Алексеевича и Хокканена интервьюировали тоже. Вместе с минёрами и врачом прибыли двое офицеров, как сказали бы, «из органов». Правда, не с целью вершить суд и расправу за реальные или мнимые вины. Всё обстояло куда сложнее.

На одной из станций, как выяснилось, немцы организовали пересыльный лагерь для пленных офицеров и набивали его, как бочку сельдями. Мы об этом что-то слышали краем уха, но значения не придали. Теперь же выяснилось, что в лагере содержатся люди, которых в плену оставлять никак нельзя, тем более, что немцы активно склоняют пленных к сотрудничеству. Лагерь следовало уничтожить, пленных вывести в район Порхова для последующей эвакуации или рассредоточения по отрядам. Для этого предполагалось временно объединить несколько отрядов в бригаду под командой Мухарева, совершить марш к станции и провести эту операцию.

Осложнялось всё тем, что немцы плотно на нас «сели». И нам конкретно это они показали сегодня ночью. А приказы не обсуждают — их выполняют.

И всё тут.

Глава 41

На этот раз совещание проводилось в расширенном составе и в присутствии чинов из НКВД. Собралось больше десяти человек — решали, как быть и что делать.

На егерей жаловались все. То и дело срывались операции, пропадали люди, в деревнях шли аресты надёжно законспирированных осведомителей. У нас ещё дела обстояли неплохо, а вот в отряде «Запал», действовавшем на западе, ночью убили из арбалетов командира и начальника штаба, а связиста похитили прямо из лагеря.

Раньше — по книжкам и фильмам — у меня создалось впечатление, что немцы боялись леса. В общем-то оказалось, что книжки и фильмы не врали. Немцы в самом деле было беспомощны в лесу. В массе своей. Но их егеря оказались более чем опасны.

Эти немногочисленные подразделения абвер набирал с бору по сосенке — среди браконьеров (даже в тюрьмах!), профессиональных охотников (разыскивая таких даже в Канаде!), лесников, не гнушаясь включать в подразделения и местных жителей (правда, отдавая предпочтение фольксдойче и прибалтам). Всё, что я могу сказать — эти люди обладали чудовищным терпением и высочайшими профессиональными качествами. Мы постоянно ощущали их присутствие, и мысль о том, что наши леса могут стать опасными, вызывала сильный мандраж у всех.

А между тем, это было так. Егеря и не пытались воевать против нас. Они за нами следили, и это было даже отвратнее любого внезапного нападения, потому что было ясно, что они собирают сведения… и так же ясно — для чего. За зиму и первую половину весны они вот таким образом уничтожили в наших местах больше двадцати отрядов. Локализовали место, собирали информацию, а потом со всех сторон на базу обрушивались регулярные войска, поддержанные артиллерией и авиацией, действующими по наводке тех же егерей. Штаб егерей находился в далёком Ревеле. И я не слышал, чтобы нашим удалось уничтожить хоть одну команду, хотя схватки были. Но егеря каждый раз уходили, как вода в песок. И этим летом мы с их деятельностью плотно познакомились, когда заставили всё бросить и бежать.

Мы на совещании уже не присутствовали — отправились в одну из многочисленных «лесных деревень», рассеянных по лесам, где люди потихоньку готовились к зиме и ожидали перемен к лучшему на фронте. У меня посещение таких деревень всегда оставляло двойственное чувство. Жутковато и жалко было смотреть на то, как целые семьи жили в шалашах, да ещё и отдавали нам часть продуктов, на одетых в обноски детей, которым я несколько раз совал свой сухой паёк, хотя Мефодий Алексеевич побожился, что будет за это строго наказывать, на замученных и внешне равнодушных взрослых… Почти рядом с каждым таким «поселением каменного века» было кладбище, на лесных тропах мы несколько раз встречали священника (так и не знаю, как его звали, откуда он был, как обходил ловушки егерей и полиции!), который неутомимо отмерял километры, совершая своё служение… Но я видел, как дети на поляне, собравшись вокруг молодой женщины в строгом платье, повторяли за ней: «Мы — не рабы. Рабы — не мы» — это была школа. И мне никогда не удавалось всучить свой паёк старшим ребятам — они глядели жадными глазами, но прятали руки за спину, как бы боясь, что те не выдержат и возьмут еду: «У партизан брать нельзя, мамка запретила.»

Мне никогда не забыть и «настоящих» деревень, черневших пепелищами с обелисками закопчёных печей. Мы были в Сухом Логу, с которого фактически началось моё здешнее путешествие. В начале августа каратели сожгли деревню. Вместе с жителями. Те, кто спасся, при нас раскапывали уже на остывшем пепелище колхозного амбара почерневшие кости и раскладывали их комплектами — по количеству и размеру — чтобы похоронить. В лесу я метал финку в деревья так, что потом с трудом получалось её вытащить — и рычал, рычал, чтобы не заплакать…

…Когда мы вернулись, совещание закончилось, командиры разошлись и разъехались, а наше собственное командование мы застали в прострации. Причину такого состояния выяснить удалось сразу. Для того, чтобы отвлечь внимание противника от концентрации сил у лагеря, решено было обратиться к старому, но действенному средству — провести отвлекающую акцию. Причём цель акции была выбрана не демонстративная, а вполне реальная и важная: аэродром бомбардировочной авиации Люфтваффе. Нашему отряду было приказано в трёхдневный срок разработать и провести операцию по его выводу из строя. Приказ отдавал чем-то мистическим — мы хорошо знали этот аэродром и не раз к нему примерялись… как, впрочем, и наша авиация. Для той всё кончалось потерями и парой воронок на ВПП, которые немцы мгновенно засыпали. А мы, повздыхав и покачав головой, отступались, утешая себя тем, что это «до лучших времён».

«Отцы-командиры» созвали нас на совещание N2, «в семейном кругу», с чаем из настоящей заварки и немецкими сладкими галетами. Впрочем, тему подсластить не удалось бы даже горшком мёду, будь он у нас в наличии.

Наверное, с нас можно было бы в этот момент лепить скульптурную группу «Отчаянье». Нарушал патетичность Женька, который громко грыз карандаш.

— Хватит, а? — попросил я наконец. — Дефицит же…

— Ничего тут не сделаешь, — вместо ответа сказал Женька, бросая карандаш на план. — Это не аэродром, это крепость.

— Да уж… — Сашка подёргал себя за волосы и беспомощно посмотрел на Мефодия Алексеевича: — Ничего не выходит, товарищ командир.

— Это, ребятки… — вдруг неожиданно ласково сказал он и обнял нас, скольких достал. — Это… надо, ребятки, понимаете? И не в том это дело, что там это — для прикрытия… Это — бог с ним. Тут дело так… Они это — с того аэродрома Ладогу это. Бомбят. Караваны это с едой для Ленинграда. Во как надо это, — и он провёл ладонью по горлу. — У вас это — головки светлые, молодые это. Вон сколько это — всего напридумали, слава-то это какая про вас идёт, громом это — гремит! Вы уж думайте. Люди-то это без продуктов — мрут. Детишки мрут. Младше вашего. Сами это знаете. Возьмут это фрицы город — считай сердце это. Вырвали, — просто, без патетики сказал командир.