Франц Кафка. Узник абсолюта - Макс Брод

Постольку, поскольку ему позволяло здоровье, Франц посещал Институт по изучению еврейских обычаев. Он ходил на вводные лекции профессора Торшинера и профессора Гутмана по тематике изучения Талмуда. Он читал простые тексты на иврите. Он уезжал из пригорода Берлина только ради этих занятий.

Между Рождеством и Новым годом у Франца было несколько приступов болезни с повышением температуры, от которых он оправился. В феврале он отправился в Зехлендорф. Хозяйкой дома, в котором он находился в то время, была вдова писателя Карла Бусса. Там он жил уединенной жизнью. Очень редкие посетители приезжали из Берлина – д-р Рудольф Кайзер, Эрнст Бласс.

Франца беспокоило повышение цен. Он писал: «Если вы ограничите себя в жилплощади (я думаю, что откажусь от одной комнаты моей замечательной квартиры) и в еде (я полагаю соорудить нечто превосходное из двух метиловых спиртовых духовок и одной импровизированной датской печи – что, может быть, будет выглядеть непростительной экстравагантностью по сравнению с бывшим жильцом моей хозяйки, готовившим всю еду без исключения в своей постели), если вы будете жить настолько ограниченно, насколько сможете, лишь благодаря помощи отца, матери и сестер, и если ничего из ряда вон выходящего не случится, вы вдруг увидите, что ничего уже нельзя поделать. Однажды я вызвал доктора: г-н Л. рекомендовал мне знаменитого профессора. К счастью, этот врач пришел не сам, а послал ассистента, молодого человека, которому еще не было тридцати. Он не обнаружил ничего, кроме температуры, и лишь приказал оставаться в постели и ждать. За это посещение он потребовал 160 чешских крон. Худшее – в том, что такие цены не только оправданы положенной стоимостью услуг, но и соответствуют остальным ценам. Все так дорого, что нужно зарабатывать золотые марки, если хочешь здесь жить. Иногда я начинал убеждать себя, что должен отказаться от борьбы с берлинскими ценами и думать о Шлезене, Вене и об озере Гарда».

Когда кто-либо приезжал повидать Франца, он говорил о своих горестях лишь в шутливом тоне. Так, он однажды сказал мне, якобы у него есть план открыть вместе с Дорой, которая прекрасно готовила, небольшой ресторанчик, в котором сам он был бы официантом.

В конце концов, не могло быть не замеченным то, что физическое здоровье Франца, несмотря на его духовную уравновешенность, стало ухудшаться. Одна из его сестер приехала его повидать. Затем я вернулся из Берлина и сказал о состоянии здоровья Франца его дяде, врачу, который приехал в Берлин и подтвердил мои худшие опасения. 14 марта 1924 г. я был в Берлине и смотрел ночное представление Яначека (Енуфа) в Берлинской государственной опере и 17-го отвез Франца обратно в Прагу. Дора и д-р Клопшток проводили его до станции. Через несколько дней Дора последовала за Францем.

Франц снова стал жить с родителями, и, несмотря на то что его окружала нежная забота, он испытывал чувство, что его планы быть независимым потерпели крушение. Он захотел, чтобы я навещал его каждый день. Никогда раньше он не говорил с такой энергией, никогда не был так внимателен к моей работе, которой в то время было в переизбытке. В тот раз он говорил так, будто чувствовал, что мы с ним никогда больше не увидимся. После разговора он сказал почти тоном приказа: «Приходи завтра в это же время».

Когда ему стало хуже, его перевезли в санаторий.

«10 апреля меня привело в ужас известие, что Кафку привезли из санатория, находившегося в Венском лесу, из-за того, что у него обнаружился туберкулез гортани. Самый ужасный день».

Для переезда из Венского санатория был только один автомобиль с открытым кузовом. Шел дождь, и дул ветер. На протяжении всей поездки Дора ехала стоя, пытаясь защитить Франца своим телом от непогоды.

Роберт Клопшток тоже доказал свою любовь и верность по отношению к Францу. Он оставил исследования в Берлине, которые позже привели к важным научным результатам в области лечения легких, и посвятил себя исключительно присмотру за Кафкой вплоть до его смерти. Дора и д-р Клопшток были своего рода «маленькой семьей» для Франца. Они были с ним, когда он был перед лицом смерти. Сам Франц знал, что он безнадежно болен, но был стоек.

В венской клинике, даже под наблюдением профессора Гаека, он не пошел на поправку. Все усилия сделать лечение более действенным, например содержание в отдельной комнате, были напрасными. Несколько дней он даже лежал в комнате рядом с умирающим человеком и после рассказал мне с большим восхищением о том, как был терпелив священник, сидевший у постели умирающего и утешавший его до последней минуты, когда все врачи «уже давно удалились». Я писал письма влиятельным людям Вены. Верфель с энтузиазмом взялся помочь Францу, но профессор Гаек очень настойчиво заявил, что не сможет наблюдать Кафку, если тот не будет числиться пациентом палаты номер такой-то.

В конце концов, Доре и Роберту Клопштоку удалось перевести Франца в живописный санаторий в Кирлинге, недалеко от Клостернейбурга. Вот отрывок из письма, написанного мне Верфелем: «Профессор Гаек утверждает, что единственный шанс для Кафки – оставаться в больнице, поскольку там всегда под рукой средства для лечения. Он ведет настоящую борьбу против того, чтобы его вывезли оттуда».

Кафка провел последние недели своей жизни в чудесной комнате, наполненной цветами и выходившей на зеленую лужайку, окруженный двумя преданными друзьями. Он старался быть терпеливым и веселым, насколько это было возможно при его тяжелой болезни.

Профессор Нейман и университетский преподаватель д-р Оскар Бек прибыли из больницы в Кирлинг. Приведу несколько строк из письма, написанного 3 мая д-ром Феликсом Вельтшем: «Вчера меня позвала в Кирлинг фрейлейн Димант. У д-ра Кафки были очень резкие боли в гортани, особенно при кашле.

Когда он пытается принимать пищу, боль усиливается до такой степени, что глотать становится почти невыносимо. Могу констатировать, что туберкулез производит разрушающее действие, которое затронуло также часть надгортанного хряща. В этом случае операция немыслима, и я сделал пациенту инъекции. Сегодня мне позвонила фрейлейн Димант и сказала, что лечение помогло лишь на время и что боли вернулись с прежней силой. Я посоветовал фр. Димант увезти д-ра Кафку в Прагу, поскольку профессор Нейман считает, что он проживет около трех месяцев. Фр. Димант отвергла этот совет, она полагает, что пациент, таким образом, догадается о степени тяжести своей болезни».

«Ваш долг – осознать всю серьезность ситуации. Психологически я могу понять, что фр. Димант, самоотверженно преданная пациенту, считает своим долгом созвать как можно больше специалистов в Кирлинг для консультации. Поэтому я разъяснил ей, что д-р Кафка в таком тяжелом состоянии, в котором ему не сможет помочь ни один специалист, и единственное, что можно сделать для него, – это облегчить боль морфием или пантопоном».