Пасынки Гильдии - Ольга Голотвина

И долго ждать не пришлось.

На пути наррабанца воздвиглась громадная фигура. Должно быть, в жилах мрачного громилы, вооруженного заржавленным тяжелым топором, текла кровь силуранского тролля. Некогда удар меча распахал его угрюмый низкий лоб. Полукровка выжил – но из-под страшного шрама теперь смотрели глаза, подернутые тяжелым дымом злобного безумия.

Толпа подалась в сторону: видно, этого страшного урода в Балке знали хорошо.

– Кто таков? – хрипло спросил тролль-полукровка, разглядывая пришельца. Он явно не считал опасным старика с его игрушечными узкими саблями.

Толпа, с почтительного расстояния внимая речам великана, решила про себя: вопрос ненужный. Какая разница, как зовут этот кусок мяса, увешанный драгоценностями?

Наррабанец твердо встретил мутный взгляд громилы и коротко ответил:

– Рахсан.

В этот миг исчез вельможа Рахсан-дэр. Остался воин Рахсан – седая голова и стальные мускулы, глаза орла и сердце барса.

Полукровка решил, что с него достаточно светской болтовни. Он хищно оскалился и взметнул над головой топор.

Старик не закричал, не кинулся прочь, как того ожидал жадно глазеющий сброд. Он лишь сделал шаг в сторону. Узкая полоса стали словно сама перетекла из-за пояса в руку и снизу вверх устремилась навстречу врагу.

Топор ухнул мимо, а вскинуть его полукровка уже не успел: сабля хищно и точно впилась ему в горло – и прянула назад.

Потрясенные нищие глядели, как сумасшедший тролль, выронив секиру и рухнув на колени, прижимает ладони к горлу и давится собственной кровью.

А его убийца резко обернулся, глянул на толпу остро и зорко, словно разом разглядел каждого по отдельности. Балочная шваль оцепенела под этим взглядом… Но когда же проклятый наррабанец успел выхватить вторую саблю?

Несколько мгновений стоял он, окунув клинки в закатные лучи, словно посвящая грядущий бой солнцу, а нищая рвань глядела на него так, словно он лишь мгновение назад появился в их владениях. Не старый дурень в золотых побрякушках – воин, опасный враг!

Растерянность перешла в страх, когда чужак вдруг запел. Негромко и однообразно завел он странный мотив, поймал ритм, все повторяя и повторяя одни и те же слова. Сабли медленно пришли в движение, их вращение вплелось в ритм песни, все ускоряясь.

С этими пляшущими полосами стали Рахсан двинулся на толпу. И ахнула, покачнулась грязная, вонючая, охваченная страхом стая, расступилась, дала дорогу…

Ненадолго, разумеется. Брошенный через голову бродяг камень не долетел до цели, упал у ног наррабанца – но снял чары.

Над толпой взметнулся вой, крик, проклятья. Над головой наррабанца взлетела увесистая дубинка. Рахсан, не прекращая пения, обернулся и ударом снизу вверх срубил, словно сухой сук, руку, держащую дубинку. Вторая сабля, грозно свистнув, заставила отпрыгнуть в сторону шуструю бабенку с ножом.

Пение продолжалось. Рахсан вертелся в кольце врагов, которое то сужалось, то почти распадалось. Воин понемногу, шаг за шагом, уходил дальше в ущелье. А голос продолжал сыпать в мерном ритме простые короткие слова, рассыпавшиеся вокруг, словно раскаленные угли. Враги шарахались прочь: заморский колдун творит неведомые чары!

А под ногами балочной рвани бился искалеченный бродяга-наррабанец, сбитый с костылей. Расталкивая тех, кто топтался вокруг него и по нему, калека пытался уползти прочь. Его пугало не то, что в драке его могли задавить. Нет, он в ужасе узнал звенящие над толпой ритмичные слова – «Черную радость», заговор, доводящий воинов до боевого безумия, когда на свете не остается ничего, кроме руки, клинка и рассекаемой вражеской плоти. А свои раны неистовый боец не считает… говорят, рубится даже мертвым!

А Рахсан пел и плясал под свист сабель, и толпа боялась навалиться на него скопом, потому что те, кто был рядом, видели смерть. Она отражалась алым на двух лезвиях!

Ущелье все выше вздымало стены вокруг человечьей стаи, обложившей воина, словно свора псов – матерого волка. Эхом отзывались в скалах резкие, рубленые слова боевой песни, они не терялись в воплях раненых и стонах умирающих.

Теперь нищие не смогли бы навалиться на Рахсана толпой, даже если бы захотели. Зато сверху, из пещер, в наррабанца полетели камни и ножи. Рахсан увертывался или отбивал «подарки» саблей – и пел, пел, пел…

Мир сузился до размеров ущелья, воин ушел в клинки и песню, почти забыв даже цель своего неистового прорыва.

К песчаным гиенам новомодные удары кистью! Рахсан не берег силы, бил всей рукой от плеча! Ослепляющий удар по глазам – чье-то развороченное клинком лицо – прыжок в сторону – мимо летит камень – удар по чьему-то животу – вопль врага…

Тренированное тело не подвело бойца. Подвели мягкие сапожки, надетые на праздник. Подошва скользнула по залитому кровью валуну. Наррабанец упал – и тут же его накрыла волна тел. Боевая песня оборвалась.

Крысой метнулась прочь от общей свалки тощая женщина с растрепанными волосами и горящими глазами. К груди, как ребенка, она прижимала узкую саблю. Нищенка поранила пальцы о лезвие, но даже не замечала этого. Драгоценных камней на рукояти ей хватит, чтобы навсегда покинуть Гиблую Балку… если она сможет унести добычу, если скроется отсюда… Потом еще надо суметь продать саблю, это будет трудно… но главное – выжить, удрать…

За ее спиной груда тел рассыпалась, поделившись на тела живые и мертвые. Рахсан явно относился к живым.

Он вырвался из дюжины цепких лап – и теперь, окровавленный, в растерзанной одежде, стоял спиной к отвесной скале. В левой руке его сверкала не покинувшая хозяина сабля, в правой бился и трепыхался мелкий тощий бродяга, которым воин прикрывал себя, словно щитом, от летящих камней.

Рахсан продолжал отбиваться от толпы – но больше не пел, а с песней ушел азарт, исчезло боевое веселье. Наррабанец внезапно осознал, насколько безнадежна его отчаянная попытка спасти дочь повелителя.

И в этот черный миг над Балкой пронесся далекий пронзительный вопль, такой яростный и гневный, что толпа невольно отхлынула от своей жертвы. И даже те, кто уже слышал крик горлана, вскинули руки в охранительном жесте и подумали о демонах.

А для наррабанца этот крик был последним толчком, чтобы остро и отчетливо почувствовать присутствие бога смерти. Почувствовать так же ясно, как трепыхающегося щуплого человечка в своих руках. Вот он, Гхурух: черная туша, запах разложения, длинные липкие щупальца тянутся к Рахсану…

Отступить? Броситься наутек?

Как бы не так!

Громко и внятно Рахсан посоветовал Гхуруху сделать со своими щупальцами нечто противоестественное.

И эхом откликнулся другой голос, грозный и властный: