Индивидуальные отношения. Теория и практика эмпатии - Андрей Курпатов

И, видимо, таков механизм. Когда человек достигает собственной сущности, он доходит до центра себя, и этот центр – суть, абсолютное ничто, которое определяет индивидуальность всех будущих отношений человека, то есть фактически подлинно личное, индивидуальное существование самого человека. Но вместе с тем, этот центр так и остается этим Ничто, при этом, Сущее, как показывает онтология психософии, есть такое же Ничто – безграничная возможность мира. Ничто равно Ничто, и то, и другое – и Ничто человека, и Ничто Сущего – это неограниченная возможность. Отличны лишь их сущности, центры, которые определяют индивидуальность будущих отношений и делают человека человеком, а Сущее – Сущим. Коли так, то нельзя допустить, что их возможности различны, поскольку они неограниченны. Таким образом, приходя к своему Ничто, мы, тем самым, приходим к Ничто Сущего. Наша чистая сущность, как в зеркале, свидетельствует Сущее. Они отличны (из-за потенциальной индивидуальности будущих своих отношений, иными словами – из-за своих тенденций, но тенденции рождаются там, где есть к чему их применить, но их нельзя применить к ничто, поэтому здесь это отличие не играет роли), и они тождественны (поскольку представляют собой неограниченную полипотентную возможность, которая просто не может быть отличной из-за своей неограниченности).

В своей знаменитой статье «Что такое метафизика?» М. Хайдеггер пишет: «В Ничто человеческого присутствия сущее в целом впервые только и приходит к самому себе сообразно своей наиболее собственной возможности, то есть конечным образом». И добавляет в примечании: «В опыте ничто рушится все в человеке, кроме его чистого существа»108. Именно в собственной ничтойности мы оказываемся тождественны Сущему, и поэтому красота в нас, это красота во всем – и не за счет проекции (наплывания, поглощения, обезличивания, всепринятия), а за счет тождественности. Но ведь именно наш первичный центр и порождает отношения (до поры до времени, это прерогатива именно нашего сущностного центра, но в процессе формирования личности он теряет ее, а впоследствии, в процессе развития личности, эта способность может вернуться к нему), и поэтому именно эти отношения красивы.

Впрочем, они не слишком деятельны (в привычном для нас понимании этого слова), о них, скорее, можно говорить как о направленности, о побуждении, нежели о деятельности. Но в этом направлении-побуждении и заключена основа живой этики. Живая этика – это не место, которое мы уступили пожилому человеку в транспорте, это наше желание, внутренняя потребность его уступить, оказать помощь. Подлинная этика не может и не должна определяться «цифрами»: сколько бабушек человек перевел через дорогу и сколько поклонов он отбил своему идолу – это не вопрос этики, это вопрос игры в «правильное-неправильное». Живая этика – это внутреннее состояние, это побуждения, идущие от нашего сущностного центра, и они красивы, потому что в этом их сущность. В центре каждого из нас наличествует красота, а не мораль, поскольку мы не рождаемся социальными, мы становимся ими. Красота в нас спасет наш мир.

В философском дискурсе есть разные, более или менее оптимистичные трактовки этой позиции. Так Блез Паскаль, например, менее оптимистичен: «Уясним же, что мы такое: нечто, но не всё; будучи бытием, мы не способны понять начало начал, возникающее из небытия; будучи бытием кратковременным, не способным охватить бесконечность»109. Впрочем, для философа, существовавшего в логике абсолютного времени и пространства, такой вывод вполне естественен. Достаточно представить себя в огромной комнате без начала и конца, где действует только уничтожающее жизнь время, чтобы понять эту логику. Вот почему Н.О. Лосский отвечает Б. Паскалю необходимостью отказаться от понимания сущности человека в пространственно-временном континууме. Человек – существо сверхпространственное и сверхвременное, утверждает Н.О. Лосский, и «необходимо выработать ясное представление о том, что значит быть существом сверхпространственным и, следовательно, не имеющим в себе той раздробленности, которая свойственна пространственным вещам. Еще труднее, но и важнее научиться понимать, что значит быть существом сверхвременным и, следовательно, не имеющим той раздробленности и той “непрерывной исчезаемости”, которая свойственна событиям и процессам»110.

Эта полемика сама по себе интересна, но она не изменяет главного – психологического опыта, который известен каждому. «Слушай свое сердце», «душу трогает», «поступай как знаешь» – все эти устойчивые выражения отражают переживания живой этики. Впрочем, надо еще научиться чувствовать то, что мы чувствуем, и жить в соответствии с этим «голосом сердца». А это возможно лишь в реальности индивидуальных отношений, которые и открывают нашу сущность для нас самих. Таковы задачи института Учительства, духовного наставничества в восточной традиции, таковы они были в античном мире. Платон говорит: «Вот каким путем нужно идти в любви – самому или под чьим-либо руководством: начав с отдельных проявлений прекрасного, надо все время, словно бы по ступенькам, подниматься ради самог`о прекрасного вверх – от одного прекрасного тела к двум, от двух – ко всем, а затем от прекрасных тел к прекрасным нравам, а от прекрасных нравов к прекрасным учениям, пока не поднимешься от этих учений к тому, которое и есть учение о самом прекрасном, и не познаешь наконец, что же это – прекрасное (курсив наш, – А.К., А.А.)»111.

Что же такое это «самое прекрасное»? Это, пожалуй, самое важное ощущение-переживание, которое испытывает человек в результате всех кризисов личностного роста. Впрочем, это путь не слишком совпадает с тем, который описан Платоном, но в этом и нет ничего странного, ведь психотерапевтическое сопровождение процесса развития личности мы осуществляем в отношении современного человека, а не древнего грека, чье бытие насквозь мифологично. Что же мы видим у современного человека? Анализируя результаты работы по психотерапевтическому сопровождению процесса развития личности, мы отмечаем, что пределы красивого раздвигаются, в первую очередь, за счет естественной красоты человека и живой природы. Неслучайно в работе «Первый шаг к положительной эстетике» Вл. Соловьев пишет: «Только на основании этих истин (объективность красоты и недостаточность искусства), а никак не через возвращение к артистическому дилетантизму возможна будет дальнейшая плодотворная работа в области эстетики, которая должна связать художественное творчество с высшими целями человеческой жизни»112.

Причем, человек не всегда осознает это свое переживание как переживание «красоты», «прекрасного», поскольку эти категории слишком формализованы в нашем «индустриальном обществе». Часто он говорит проще: «мне хорошо», «мне очень приятно», «я чувствую себя свободным», «я рад», «это настоящее». Слово «красота» появляется чуть позже, когда пределы восприятия красивого уже столь велики, что «безобразное» перестает восприниматься таким образом. По-настоящему безобразным для человека становится всякое насилие, в остальном же оценочная шкала устраняется. Ощущение радости жизни – это подлинное ощущение красоты мира. Платон пишет: «Прекрасное это предстанет ему не в виде какого-то лица, рук или иной части тела, не в виде какой-то речи или знания, не в чем-то другом, будь то животное, Земля, небо или еще что-нибудь, а само по себе, всегда в самом себе единообразное; всё же другие разновидности прекрасного причастны к нему таким образом, что они возникают и гибнут, а его не становится ни больше, ни меньше, и никаких воздействий оно не испытывает»113.

И теперь мы можем вернуться к проблематичному вопросу «добра» и «зла». «Строго говоря, – пишет С. Кьеркегор, – всюду, где только идет речь о выборе, там выдвигаются и этические вопросы, и единственный абсолютный выбор – это выбор между добром и злом, благодаря которому человек разом вступает в область этики»114. «Нет “я”, нет души, – говорит О. Вейнингер, – высшей, совершенной реальностью обладает только добро, которое заключает в себя всякое единичное содержание…зло одинаково во всех людях…Дьявол – это есть человек, у которого есть всё и который всё же не добр; между тем обладание всем должно проистекать только из доброты и существует только благодаря доброте»115. Это требования выбора между «добром» и «злом» – кажется абсолютно естественным для самой природы человека. Однако же, чтобы утвердиться в истинном существовании «добра» и «зла» как неких абсолютных самоценных Начал, нам придется признать существование Бога и Дьявола. Жизнь действительно награждает нас неприятностями, но они не есть «зло», как проявление некой «злой воли».