3d, или Дела семейные (СИ) - Кальк Салма

— Я всё же надеюсь, у тебя хватит разума не тащить домой свою кошмарную работу,

— Исключено. Специфика работы такова. И не притворяйся, что ты этого не знаешь.

— Мы уже не раз говорили о том, зачем тебе эта работа, и почему ты не хочешь найти себе что-то более достойное.

— Именно так. Мы оба не сходим со своих позиций, с годами ничего не меняется. И ни один не придумал для второго никаких убедительных аргументов. Поэтому пока оставляем всё, как есть. А сейчас я пойду беседовать с Джиневрой, и убедительно прошу тебя не вмешиваться, что б ни происходило.

— Что ты собираешься с ней делать? — изумилась мать.

Ну да, он раньше дочерью почти не интересовался. Видимо, был неправ.

— Для начала — разговаривать. А дальше — как пойдёт.

43. Как дикий человек из пустыни

* 103 *

Джиневра отозвалась на стук в дверь удивлённым «кто там»? Ну да, мать никогда не утруждала себя тем, чтобы постучать в дверь. Хоть к кому. И сейчас, наверное, не утруждает. А дочь сидела за столом, подвернув под себя ногу, и что-то кому-то писала. Увидев Себастьяно, изумилась, но телефон из рук не выпустила.

— Что тебе надо?

— Поговорим? — спросил он, входя.

Интересно, она сама выбрала этот дивный розовый цвет в зашкаливающих количествах? Всё понятно, отягощенная розовым наследственность, но должно же в ней быть что-то и от него! Кроме внешней схожести.

— Зачем мне с тобой говорить? — нахмурилась она.

— Мне есть, что обсудить с тобой.

— А мне нечего, — пожала она плечами. — Я ещё не забыла, что ты сдал меня в больницу.

— А если бы не сдал, то что? До сих пор болела бы? Мы все, вообще-то, не вечные, и если болезни не лечить, то от пневмонии можно умереть.

— Как мама?

— Нет, не как мама. Но тоже умереть. Тебе это зачем?

Джиневра задумалась.

— Ни зачем.

— Уже хорошо. Вот что я думаю — пойдём-ка с тобой погуляем.

— Куда это? — вытаращила глаза дочь.

— На улицу. В какое-нибудь приятное место. Где можно посидеть и поговорить. Или у тебя сейчас что-то срочное?

Кажется, разрыв шаблона мы получили.

— Нет, но… А если я скажу, что срочное?

— Тогда ты будешь делать своё срочное, а я поеду домой. В другой раз поговорим.

— И бабушка запретила мне выходить из своей комнаты!

— Со мной вместе ты сможешь это сделать.

— Правда? — дочь смотрела заинтересованно.

— Да, она не будет нам препятствовать.

— Тогда пошли, — Джиневра сунула телефон в карман, глянула в висящее на стене зеркало, прошлась лежащим тут же на столе гребнем по волосам и взглянула на Себастьяно.

— Пошли, — кивнул он.

Открыл дверь и пропустил её вперёд. Она оглянулась с недоверием, потом пошла.

— И что теперь? — спросила, когда они вышли на улицу.

— У тебя есть какое-нибудь любимое место? Где можно посидеть и поговорить. Или где можно походить и поговорить?

— Не знаю, — покачала головой.

— Вы же с подружками куда-то ходите?

— Ну да, но там всегда понятно, для чего нам это нужно, — она смотрела с вызовом.

— А сейчас, значит, непонятно. Хорошо, тогда садись в машину, поехали.

Джиневра по-прежнему излучала волны недоверия, но возражать не стала.

— А можно посмотреть? — кивнула она на брелок-леопарда, рождественский подарок Элоизы.

— Смотри, — он протянул ей связку ключей.

— А леопард потому, что он у нас всех на гербе?

— Точно.

— А где такого взять?

— Мне подарили на рождество, и я понятия не имею, откуда этот зверь взялся. Но мне он нравится.

— Мне тоже. Ты можешь узнать, откуда их берут?

— Я могу подыскать тебе похожего. Куда ты его применишь?

— Не знаю, — честно сказала Джиневра. — Может быть — на телефон.

На телефон будет великоват.

— Я подумаю и поищу.

— Спасибо, — Джиневра вернула ему ключи.

Неплохо. Но обнадёживать себя не следует.

Он привёз Джиневру к боковому входу в сады Ватикана. Право на проникновение внутрь у него было безусловное, но он им почти никогда не пользовался.

— Тебя что, вот просто пускают, и всё? Если тебе захотелось тут погулять?

— Пускают, и всё. Я работаю на его святейшество, если что.

Джиневра внимательно его осмотрела — как будто впервые увидела.

— Ты же занимаешься какими-то сомнительными делами с сомнительными людьми, — выдала дочь.

— Это кто тебе сказал?

— Бабушка.

— Она пошутила. Пошли, вон там, в розах, есть скамейка, на ней можно посидеть.

Джиневра безропотно пошла к предложенной скамейке и забралась на неё.

— Здесь красиво, — отметила она.

— Да. Здешние садовники — героические люди. Скажи, Джиневра, что там за история с бабушкой, которой ты не сказала, что её вызывают в школу, и с горничной, которую чуть не уволили за какие-то твои дела? Я не вникал, потому что хочу послушать о проблеме из первых уст, так сказать.

— И для этого ты меня сюда притащил?

— В том числе. Здесь нам не помешают. И не подслушают.

— А если я ничего тебе не скажу?

— Не скажешь — и не скажешь, — пожал он плечами. — Но нам всем нужно как-то жить дальше. Понимаешь, совершают ошибки все. Но только совсем уж глупые люди совершают их постоянно.

— И ты тоже что ли? Совершаешь ошибки?

— А куда без них? Конечно.

— Например? — она смотрела, сощурившись… как бабушка Леонелла.

Например — я женился на твоей матери, а ещё потом породил тебя, и теперь не знаю, что с тобой делать.

— Например — принимаю неверные решения, от которых потом зависят судьбы других людей. Или вот недавно не послушался предостережения от компетентного специалиста, и сломал в итоге руку.

— Да? Так ты сам виноват, что руку сломал?

— Не могу сказать, что именно виноват, но определённо — сам.

— Но тебя же вылечили?

— К счастью, да. Меня в тот же вечер собрали отличные специалисты.

Джиневра задумалась.

— А больно было?

— Да, неприятно. Пока не обезболили. Но не самое страшное, что было в моей жизни.

— И у тебя ещё шрамы остались, — она внимательно посмотрела на его запястье, потом дотронулась пальцем.

— Да, остались. Но в остальном всё хорошо. Так вот, о чём это мы. Что случилось с горничной?

— Она меня терпеть не может.

— А ты её?

— Тоже. Она разговаривает со мной через губу, и я подслушала, как они обсуждали меня с другими — она прямо не сдерживалась. А я ей ничего особого не сделала. Я разговариваю с ней, как бабушка, а ей не нравится.

— А сколько ей лет?

— Ну…не знаю. Как тебе, наверное.

Нда.

— И почему она ещё сама не уволилась от такой жизни?

— А ей деться некуда. У неё семья. Про это я тоже подслушала.

— Скажи, а тебе очень сложно вести себя с ней, не как бабушка, а как просто приличный человек? Понимаешь ли, ты не бабушка. Бабушка платит ей зарплату. А ты?

— А я… а я с бабушкой!

— Как ты думаешь, все те люди, которые работают в доме, они довольны своей работой?

— А я откуда знаю? Наверное, если они у нас работают.

— А почему они тогда меняются со страшной скоростью?

За последние десять лет незыблемо сохранялась только тройка — управляющий-повар-материна горничная. Остальных Себастьяно даже и по именам не запоминал.

— Не знаю, — пожала плечами Джиневра. — Находят что-то лучшее, наверное.

— А тебе приятно, когда кто-то то и дело находит себе кого-то лучше, чем ты?

— Что? — Джиневра задумалась.

— Ничего. Ты всегда проигрываешь. И будешь проигрывать, пока не научишься благодарить за то, что для тебя делают. Ты им не платишь, но работают они в том числе и на тебя. Твоя плата — вежливость и всё то, чем ты сможешь облегчить их работу. Хочешь спать в грязной постели? Хочешь есть из грязной тарелки?

— Не-е-е-т!

— Тогда я лично буду тебе весьма благодарен, если ты попробуешь — хотя бы попробуешь — вести себя как девочка из приличной семьи, а не как дикий человек из пустыни.