Сопротивление и покорность - Дитрих Бонхеффер

бы бессмысленна, несмотря на всех остальных людей, которых мы знаем, почитаем и любим. Возможно, что мы иногда упускаем из виду важность и назначение нашего призвания. Но нельзя ли выразить их в простейшей форме? Ведь небиблейское понятие «смысл» есть лишь перевод того, что Библия называет «обетованием».

Чувствую, как бессильны эти слова подействовать так, как они хотели бы подействовать, я имею в виду – наперекор одиночеству вдохнуть в тебя твердость, радостное чувство и уверенность. Этот день рождения, проведенный в одиночестве, взаправду не будет для тебя потерянным, если он побудит тебя еще раз проверить те основания, на которых ты собираешься строить свою дальнейшую жизнь. Мне часто очень помогало воспоминание вечерами о всех тех, о ком я знал твердо, что они молятся за меня – от детей до взрослых. Думаю, что многим из того, что мне удалось в жизни, я обязан молитвам знакомых и незнакомых людей.

Еще вот что: в Новом Завете часто говорится – «будьте сильными» (1 Кор. 16, 13; Еф. 6, 10; 2 Тим. 2, 1; 1 Ин. 2, 14). Не представляют ли людские слабости (глупость, несамостоятельность, забывчивость, трусость, тщеславие, нетвердость перед лицом подкупа и соблазна и т. д.) большую опасность, чем злоба? Христос делает людей не только «добрыми», но и сильными. Грехи по слабости – это настоящие человеческие грехи, грехи сознательные, преднамеренные – от дьявола (и, видимо, тоже «сильные»!). Надо будет еще поразмыслить над этим.

Прощай, будь здоров и не теряй уверенности…

23.8.44

…Прошу тебя, не беспокойся обо мне; но не забывай молиться за меня, хотя ты, конечно, не забываешь этого! Я настолько уверен в Промысле, в том, что пребываю в руках Божиих, что надеюсь всегда сохранять эту уверенность. Ты не должен сомневаться в том, что я с радостью и благодарностью иду путем, который мне указан. Моя прошлая жизнь преизбыточествовала свидетельствами Божией доброты, вину перекрывает всепрощающая любовь Распятого. Больше всего благодарности я ощущаю к тем людям, которых я повстречал, и мне бы хотелось только, чтобы они не печалились обо мне, а всегда были бы уверены в доброте и всепрощении Бога и благодарили за это. Прости уж, что я об этом пишу. Пусть у тебя из-за этого не возникнет ни мрачных мыслей, ни тени беспокойства; хотелось бы, чтобы ты в самом деле сохранял только хорошее настроение. Мне просто уже давно хотелось высказать это, но я не знал, на кого бы возложить это бремя, чтобы он действительно мог слушать только с радостью…

Получил ли ты еще очень сырое, но в своем содержании волнующее меня стихотворение «Свобода»? Я работаю теперь над главой «Существующее положение в христианстве». К сожалению, я чувствую, что моя продуктивность попадает в зависимость от курения; на мое счастье, меня хорошо снабжают из самых разных источников, так что дело движется. Иногда мой текст пугает меня, особенно в первой, критической части. Поэтому я уже рад, когда могу написать и нечто позитивное. Но все очень нуждается в обсуждении и на бумаге часто выглядит слишком топорно. Ну что поделать, о печатании сейчас ведь все равно нет речи. А позднее надо непременно пропустить все через «фильтр»! С рукописью много возни, так как, на мой взгляд, она очень неразборчиво написана (я ведь, как это ни смешно, при сочинении могу писать только готической скорописью, а кроме того – поправки!). Посмотрим, может быть, я перепишу все снова…

Желаю тебе от всего сердца и впредь сохранять спокойствие, как внешнее, так и внутреннее. Храни тебя Бог, и да хранит Он нас всех. Пусть пошлет Он нам скорую и радостную встречу. С благодарностью и верностью в каждодневной молитве вспоминающий тебя

твой Д.

Друг

Не из тяжелой почвы,

где кровь и род, и клятва

мощны и святы,

где земля сама,

противясь безумию и дерзости,

хранит, защищает

освященные древностью порядки

и мстит за их нарушение, —

не из тяжелой земной почвы,

но из свободной склонности

и свободной потребности духа,

не нуждающегося ни в клятве, ни в законе,

даруется другу друг.

Рядом с кормилицей – нивой пшеничной,

которую люди благоговейно возделывают и лелеют,

которой они приносят в жертву

пот лица своего и, если то нужно,

кровь своей плоти,

рядом с нивой хлеба насущного

люди дают расцвести

и прекрасному васильку.

Никто не сажал его, не поливал,

беззащитно растет на свободе он

и в бесконечной уверенности,

что жизнь

под просторным небом

ему даруют.

Рядом с необходимым,

соделанным из тяжкого земного праха,

рядом с браком, трудом и мечом,

хочет и вольный цветок

жить

и расти солнцу навстречу.

Не зрелый плод только,

но и цветы прекрасны.

Служит ли плоду цветок

или только цветку плод,

кто знает?

Но нам дано и то и другое.

Драгоценный, редчайший цветок —

из свободы играющего, дерзкого и доверчивого

духа в счастливый час возникший —

для друга есть друг.

Поначалу делят они забавы

на далеких вылазках духа

в чудные дальние царства,

будто златом блестящие в дымке

под лучами рассветного солнца,

куда в горячий полдень

легкие тучки

тянутся по синему небу

и куда беспокойною ночью

при свете лампы

как будто сокрытые потаенные сокровища

ищущего влекут.

Если ж тогда прикоснется дух

великими, радостными, дерзкими мыслями

к сердцу и челу человека,

и он ясным взглядом свободно

глянет миру в лицо,

и если тогда из духа родится дело, —

на котором зиждется все, —

если из дела вырастет труд жизни,

сильный, здоровый,

дающий содержание и смысл

жизни мужчины,

тянет тогда

одинокого труженика

к родственному, понимающему духу.

Как прозрачные свежие воды,

в которых очищает себя дух от грязи дневной,

в которых остужает себя он от жгучего зноя,

закаляет себя в усталости миг, —

как крепость, куда после опасностей и волнений

возвращается дух,

где находит прибежище он, поддержку и силы,

для друга есть друг.

И дух стремится к доверию,

доверять безгранично.

Мерзостен червь для него,

питающийся в тени добра

завистью, подозрением, любопытством,

шипом змеиным

отравленных