Промельк Беллы.Фрагменты книги - Борис Мессерер

Мы так втянулись в эту ночную жизнь Парижа, что в других городах света стремились ее воскресить. И вот в Нью-Йорке ночью мчались на такси в самый центр города, в Гринвич-вилледж, чтобы попасть во французское кафе «Фигаро» и съесть там луковый суп — и тем самым не изменять приобретенным в Париже привычкам.

Оказавшись в Париже, мы были ошеломлены кипением художественной жизни, захлестнувшей нас. Четыре полных дня я посвятил изучению Лувра. Конечно, в поле моего зрения был и музей д’Орсе, где я с восхищением и, быть может, с чувством ностальгической нежности смотрел работы импрессионистов.

Я стремился окунуться и в современное искусство Парижа. Много дней блуждал по переулкам левобережного центра, так называемого предместья Сен-Жермен, где сосредоточено большинство авангардных галерей — предмет моей подлинной страсти.

Эдик Штейнберг пригласил нас с Беллой на открытие своей выставки в галерею Клода Бернара. Это стало значительным событием художественной жизни города. На открытии было много знакомых русских художников, живущих во Франции. Выставка имела очевидный успех, и я очень радовался за Эдика.

Мы ходили в гости к Оскару Рабину, и он показывал нам свои работы парижского периода и работы сына. Встреча состоялась в его новой мастерской и осталась в памяти как знак существования русского искусства в Париже. Дистанция, пройденная Рабиным от Лианозова до Парижа, не могла не производить сильного впечатления.

Был я на открытии выставки Фрэнсиса Бэкона. Народ толпился даже на улице, что стало для меня неожиданностью. Внутри помещения было невозможно подступиться к картинам.

Когда прилетал Володя, мы шли вместе с ним в кино и смотрели какие-нибудь фильмы, которые нельзя было увидеть в Москве. Например, «Последнее танго в Париже» Бернардо Бертолуччи.

На нас сразу обрушился настоящий шквал непрочитанных книг, запрещенных к ввозу в Союз. В их числе были и сочинения Солженицына, и книги Синявского, Максимова, и многие номера журналов «Континент», «Грани». Да и произведения Набокова из тех, что не дошли до нас. И, конечно, новые книги стихов Бродского. Все это чтение, несомненно, восхищало, но и оставляло горестный осадок оттого, что лучшие люди России оказались на Западе.

Именно в этот момент наш старый друг Степан Татищев дал нам прочитать поэму Венедикта Ерофеева «Москва—Петушки». И дал он ее нам всего на одну ночь. Я уже не помню, чем была вызвана такая спешка. Книга была не сброшюрована, состояла из отдельных листов. Мы провели бессонную ночь. Передавали друг другу прочитанные листы и почти не обменивались впечатлениями. Обсуждение началось к утру, когда мы закончили чтение. Это было какое-то восторженное переживание, помноженное на радость оттого, что такой родимо-близкий человек живет постоянно в России. Мы с Беллой восприняли книгу, я бы даже сказал, с нежностью и гордостью за Веничку.

Марина и Володя бывали в Париже наездами. Марина снималась в фильме Марты Мессарош «Их двое» и постоянно летала на съемки в Венгрию. Володя, договорившись с Мариной о времени встречи, прилетал из Москвы.

Когда мы все снова встречались на rue Rousselet, тема наших разговоров была всегда одна: как сделать так, чтобы Володя мог подольше оставаться в Париже. Занятость Володи в любимовском театре была чрезвычайно высокой. Из Москвы раздавались звонки с требованием приезда на очередной спектакль. Особенно часто тогда шел «Гамлет». Без участия Володи спектакль был немыслим. Потом Володя возвращался, пару дней осматривался, в лучшем случае давал один-два концерта и должен был вылетать обратно в Москву. Больно было смотреть на это существование урывками.

Когда Володя прилетал в Париж, он звонил Косте-болгарину — своему аккомпаниатору — и ехал с ним в какой-нибудь парижский зал, где стояла их аппаратура, — репетировать. Возвращался он поздно, только успевая с нами поужинать. Он все время нервничал. Такая жизнь была для него чрезвычайно трудна. И Марина тоже нервничала из-за этих беспрестанных отлетов Володи в Москву.

Марина старалась ввести Володю во французское общество — знакомила со своими друзьями, для которых он пел в каких-то частных апартаментах. В это время он много занимался французским языком и уже мог объясняться со своими новыми знакомыми. За его лингвистическими успехами было любопытно наблюдать.

Мы непрестанно обсуждали вопрос о том, как Володе уменьшить зависимость от театра. Надо сказать, что он очень любил свой театр и Юрия Петровича Любимова. Но театр был ему нужен еще и потому, что директор театра Дупак подписывал ему характеристику, необходимую для оформления документов на выезд. У Володи в это время была постоянная виза, но все равно характеристику нужно было время от времени обновлять.

Володя продолжал мечтать о независимом положении. Он хотел стать членом Союза писателей. Но на этом пути были свои препоны. Во-первых, его не печатали в периодике и не издавали. И ему нечего было предъявить при вступлении в Союз. Во-вторых, были отдельные деятели Союза писателей, которые категорически возражали против приема Володи. Трудно было понять, что они имели против вступления Высоцкого в профессиональную писательскую организацию.

Белла хорошо знала Мишу Луконина. Михаил Кузьмич Луконин был членом правления Союза писателей СССР и в 76-м году первым секретарем Московского отделения Союза писателей.

Он был довольно симпатичный мужик. В молодости работал на Сталинградском тракторном заводе и играл в футбол за команду «Трактор». Всем своим поведением и повадками как бы еще и еще раз подчеркивал, что он из простой пролетарской среды.

Как-то у нас с Михаилом Кузьмичом и его супругой Аней Антоненко случился день совпадений. Сначала мы встретились на приеме в посольстве США. Это был очень помпезный дневной прием по случаю Дня независимости США — 4 июля 1976 года. Мы приветствовали друг друга и вместе выпили, радуясь многочисленным встречам со знакомыми. По окончании приема, будучи в состоянии повышенного возбуждения, мы с Беллой не захотели ехать домой. Вспомнили, что наш хороший знакомый, посол Венесуэлы господин Регула, настойчиво просил нас быть в его посольстве, тоже по случаю какого-то национального праздника. Регула был очень милый господин, охотно принимавший у себя многочисленных представителей московской богемы. И мы из посольства США поехали к нему. И там среди толпы гостей снова встретили Мишу Луконина и его супругу Аню. И снова порадовались встрече, выпили вместе еще водки, и Миша сказал: «Что это мы все как-то случайно встречаемся? Давайте, ребята, поедем к нам домой и хорошо посидим с хорошей закуской, у нас все есть!». Мы согласились, тем более что Луконины жили в непосредственной близости от моей мастерской — в угловом доме на Новом Арбате, в месте пересечения с Садовой.