Мост Убийц - Артуро Перес-Реверте

— Его одного?

— Да, остальных не тронули, насколько я знаю.

— Странно.

— Причины могут быть разные, — вслух начал размышлять Сааведра Фахардо. — К ускокам в Венеции всегда относятся очень настороженно. Может быть, это чистая случайность: кто-то услышал звон… Может быть, обычная формальность, а священник потерял голову и попыткой сбежать ускорил события. Наверное пока ничего сказать нельзя.

— А что венецианцы? — спросил Алатристе. — Капитан Лоренцо Фальеро и этот второй… из Арсенала?

— Фальеро полчаса назад снесся с нами. Сообщил, что все спокойно. И не заметно никакого подозрительного оживления… Как офицер гвардии дожа, он бы в числе первых узнал дурные вести.

Алатристе подошел к окну и в угрюмом молчании долго смотрел на падавший снег. Товарищи его рассеяны по городу и ничего не знают. И не ощущают явственного запаха намыленной пеньки, хотя руки палачей уже совсем недалеко от горла.

— Странно это, — повторил он. — Если бы заговор был раскрыт, нас всех бы уже перехватали.

— Я думал об этом, — согласился дипломат. — И его превосходительство господин посол придерживается того же мнения. Хотя он тоже чрезвычайно обеспокоен…

— Еще бы.

И Диего Алатристе представил себе, как сеньор Бенавенте, которого он не знает и никогда не узнает, грызет свои превосходительные ногти, мечась среди гобеленовых драпировок своей резиденции. Впрочем, его заботят лишь дипломатические осложнения, тогда как всех остальных — как бы дожить до рассвета.

— В любом случае клирик знает немного, — сказал Сааведра Фахардо.

— А пытку выдержит?

Секретарь снял наконец шляпу и с выражением глубокого уныния растирал себе виски.

— Не знаю. Хотя… мне кажется, сломать его будет непросто. Он — фанатик, и, бог даст, с ним придется повозиться всерьез, чтобы сказал то, чего говорить не должен. Кроме того, знает одного Малатесту. Ему даже общий замысел неизвестен. Он должен был убить дожа — и все на этом. Что бы с ним ни делали, ничего другого не услышат.

— Ну а что там будет с Арсеналом, с дворцом и со всем прочим?

Секретарь качнул головой.

— Ничего не будет, — сказал он, — все пойдет к черту, потому клирик — пружина всего заговора. И заговор этот лишается всякого смысла, если дож останется в живых. И что бы там ни было, — завершил он, — пойдет ли дело вширь и вглубь, остановится ли — это уже ничего не меняет. Полный провал. И надо бы отдать приказ все отменить.

Алатристе, по привычке покорно принимая все фортели судьбы, согласился с этим. Самое разумное решение. Способное спасти десяток жизней, включая его собственную. Он уж собирался было повторить это умозаключение вслух, как заметил, что Сааведра Фахардо колеблется, словно желая что-то еще добавить к сказанному — и не решаясь.

— Еще кое-что… Я не должен был бы говорить, но в ваших обстоятельствах было бы подлостью, с моей стороны промолчать.

При слове «ваших» Алатристе усмехнулся про себя. Всяк сверчок… — подумал он. Прочерчена разграничительная линия. Ваши докуки, дал понять дипломат, нашим не чета: и я вот, в отличие от тебя, голову в петлю совать не собираюсь.

— Посольство получило сведения из Мантуи, — продолжал тот. — Герцог Винченцо Гонзага при смерти. Протянет еще дня два-три. — Он замолчал и окинул капитана критическим взглядом. — Я полагаю, ваша милость — не очень большой дока в тонкостях итальянской дипломатии.

— Правильно полагаете. До солдат такие тонкости не доходят, а если доходят — то не из первых рук.

— Да, разумеется. Извините.

И вслед за тем сжато, сухо и монотонно Сааведра Фахардо ввел его в курс дела. Мантуя, а особенно — Монферрато, чрезвычайно важны для политики Испании на севере Италии. Герцог Винченцо II бездетен, и его смерть дает Испании возможность обезопасить свои владения в Милане с помощью крепостей в этих землях и прежде всего — замка Казаль, который смело можно уподобить щеколде, запирающей реку По. Если это произойдет, французы, которые преследуют в Италии свои интересы, останутся с носом. И сейчас самый благоприятный момент, поскольку у кардинала Ришелье, пытающегося отвоевать у гугенотов Ла-Рошель, руки связаны.

— И в этой обстановке наша венецианская затея отходит на второй план.

Алатристе насмешливо скривил губы:

— Независимо от того, на воле падре-ускок или в каталажке… Можно даже усмотреть в его аресте знак свыше. Перст божий.

Сааведра Фахардо окинул его взглядом пронизывающим и подозрительным, словно счел, что разговор зашел слишком далеко.

— Нет, это уж будет чересчур, — возразил он, немного смешавшись. — Что же касается вас и ваших товарищей…

И осекся, оборвал себя на полуслове. Но капитан понял, что он хотел сказать. В Венеции вдруг собралось слишком много испанцев. С одной стороны — арест ускока, с другой — дипломатические новости… И вот капитан Алатристе и его люди, которые только что были полезным инструментом, стали головной болью. Бочонками с порохом, готовыми рвануть от первой же искры. Неудивительно, что дипломат был несколько растерян и чувствовал себя не вполне ловко. Должно быть, перед самым приходом он получил из Милана весьма требовательные письма.

— Так что же, — продолжаем или сыграть отбой?

Спрошено было с безразличием солдата, которому все равно, какой приказ выполнять. И в качестве первого ответа Сааведра Фахардо сделал вроде бы неопределенный, но на самом деле тщательно выверенный жест. Из разряда тех, что в канцеляриях и кабинетах — в большом ходу.

— Пока нет инструкций на этот счет. Ни подтверждения, ни отмены. Хотя, исходя из положения дел, благоразумнее было бы все остановить. Такого мнения придерживается господин посол, и я это мнение разделяю. Что же до герцога Мантуанского…

— Герцог Мантуанский, кардинал Ришелье или сам Тамерлан — мне, как говорится, вдоль подола, — не выбирая выражений, сказал капитан. — А вот не развяжет ли язык ваш падре — это интересней. В данную минуту.

Он отошел от окна и сделал несколько шагов по комнате. Внезапно и очень явственно потянуло ловушкой. Засадой. Провалом. Он не в первый раз чуял этот запашок и научился распознавать его издали, как давнего знакомца. И даже арест падре показался неслучайным.

— Малатеста очень важен, — сказал он, силясь собрать разбредающиеся мысли. — В отличие от вашего попа, он посвящен во все подробности нашей затеи.

Сааведра Фахардо согласился с этим. Но, подумав немного или только сделав вид, что думает, добавил:

— Однако этот ваш итальянец не производит впечатления человека, который легко дастся в руки. Его не то что голыми, а и никакими не возьмешь. — И замолчал, глядя на Алатристе с любопытством.