У дьявола в плену - Карен Рэнни

Неожиданно ему показалось, что он чувствует запах духов Давины. Это напомнило ему, что он мог бы сейчас быть с ней рядом в постели. Он сжимал бы ее в своих объятиях в надежде, что этого будет достаточно, чтобы держать в узде привычные ночные страхи.

Рядом ее, однако, не было, а подвергать ее опасности было бы жестоко.

Он слышал громкие и пронзительные звуки китайских музыкальных инструментов, игравших в сопровождении флейты. Ему почудились запахи, но не экзотических духов и не блюд из риса. Пахло ароматом роз – духами Давины.

Она еще ни разу не являлась ему как видение, но, возможно, это всего лишь вопрос времени.

– Маршалл…

Он поднял глаза и увидел, что она стоит на пороге.

– Если бы я знала, что ты склонен шататься по ночам, я бы надела ботинки. – Она взглянула на свои ноги. – На мне только тапочки, и они насквозь промокли от росы.

Неужели она призрак? Воздух вокруг нее колыхался. Но его видения никогда не говорили о таких прозаических вещах, как тапочки, и это давало надежду, что Давина, возможно, все же настоящая.

– Извини, – сказал он. – Закажи дюжину тапочек в Эдинбурге.

– Дело не в тапочках, – возразила она и вошла в кабинет. – Дело в моем муже.

Она села на стул у письменного стола и накрыла своей рукой его руку. Рука была теплая. Значит, она настоящая. Это либо так, либо его видения стали такими реальными, что он больше не может отличить правду от своих фантазий.

Разве не так определяется безумие?

– Твой муж нуждается в одиночестве.

Она воздержалась от комментариев, и он был ей за это благодарен. Воздух задрожал, и прямо за ее плечом появился Пол. Его отделенная от тела голова выглядела точно так же, как та, что китайцы принесли Маршаллу на обед.

– Что случилось, Маршалл?

Он покачал головой, но решил, что этот жест вызывает у него тошноту и головокружение.

– Уходи, Давина.

– Что я не так сделала?

– Ничего. Просто оставь меня одного.

Она встала, но не отошла от стола.

Лишь бы она ушла до того, как случится что-то еще.

Возле двери на ковре образовалась лужа крови, которая начала растекаться ручейками, похожими на длинные пальцы, прямо к нему. В его глазах отразился ужас.

– Что ты видишь? – спросила Давина.

Он закрыл глаза. Зря он сюда пришел. На дверях не было замков, и не было колокольчика, которым он мог бы позвать слугу, чтобы тот увел ее.

Она сделала шаг, а у него не было сил предотвратить ее приближение.

– Расскажи мне – почему, Маршалл. Скажи, почему я не должна приближаться к тебе? Ты боишься, что можешь зарубить меня одной из этих сабель? Или ты боишься того, что жажда наркотиков может быть так велика, что ты причинишь мне вред?

– Я могу убить тебя, – сказал он и закрыл глаза, чтобы не видеть выражения ее лица.

Сколько дней она уже замужем? Месяц, не больше. А может, меньше. За это время ей пришлось перечувствовать страсть, отчаяние, гнев, ревность и надежду. Она смеялась и плакала, сопереживала и приходила в отчаяние. Она сомневалась в нем и в себе. Она оплакивала женщину, которую никогда не знала, и тщательно изучала ее характер.

А еще в это время она влюбилась. Не слегка, не легко, а сильно, неожиданно и неохотно, и поняла, что если уж влюбишься в такого человека, как Маршалл Росс, граф Лорн, разлюбить его уже будет невозможно.

Он встал, покачиваясь, и схватился за край стола. Посмотрел на нее, а потом быстро отвел взгляд влево. Она проследила за его взглядом, но не увидела в углу ничего, кроме каменного постамента, на котором, очевидно, когда-то стояла статуя.

Снова взглянув на Маршалла, она увидела, что выражение его лица стало суровым, губы сжались в тонкую линию, а глаза прищурились. Если бы она была провинившейся в чем-то служанкой или торговцем, поставившим негодный товар, она бы не на шутку испугалась. Но она была графиней Лорн, Давиной Макларен Росс, и один этот титул придавал ей смелости.

Она выпрямилась и посмотрела на него в упор.

– Что ты видишь, Маршалл?

Он осторожно покачал головой.

– Давина, будет лучше, если ты уйдешь.

Она скрестила на груди руки и не сдвинулась с места. У нее не было никакого намерения покидать комнату. Ему придется выносить ее отсюда на руках. Он неожиданно повернул голову и уставился на что-то в противоположной стене, а потом в пол.

– Что такое, Маршалл?

Он сел и, облокотившись на стол, закрыл кулаками глаза.

– Пожалуйста, Давина, уйди. Прошу тебя.

– У тебя видения, не так ли? – спросила она. – Расскажи мне, что ты видишь, Маршалл. Пожалуйста!

Он неожиданно рассмеялся, но невесело. В его смехе было такое отчаяние, что она на секунду заколебалась – не сделать ли ей то, о чем он ее просит, и уйти? Но она не могла оставить его в этот момент, так же как не могла бы покинуть никого, кто испытывал боль. Потому что по выражению его лица было видно, что он не в себе.

Она обошла письменный стол и опустилась на колени на пыльный пол рядом с Маршаллом. Она слегка провела пальцами по его руке.

– Пожалуйста, Маршалл, – тихо произнесла она. – Позволь мне помочь тебе. Позволь мне сделать что-нибудь, что может тебе помочь.

– Забери из моей памяти последние два года, – медленно сказал он. – Поделись своей мудростью и направь меня, чтобы я перестал быть таким безумным. Отними у меня память о Китае, Давина. Если ты не можешь это сделать, уходи.

– Я не могу оставить тебя, Маршалл.

Он посмотрел в дальний угол комнаты. То, что он ожидал увидеть, все еще было там.

– Ты ничего не видишь? – спросил он у нее.

– Нет. Здесь нет никого, кроме нас с тобой.

– Мой мозг подсказывает мне, что ты, вероятно, права. Мозг всегда это знает. Но мои глаза говорят о другом.

– Значит, ты должен просто приказать своим глазам не обращать внимания на то, что они видят.

Он улыбнулся:

– Проще простого, не так ли? Мои монстры вовсе не такие страшные?

– Может, и страшные. Я уверена, что меня они бы напугали. Но разве не легче встречаться с ними, если рядом с тобой кто-то еще?

– Нет, – устало сказал он. – Оставаясь здесь, ты подвергаешь себя опасности, а монстры не уйдут. Они хотят, чтобы я принадлежал только им одним, понимаешь?

– Почему?

– Скажи, ты никогда не устаешь от собственной любознательности? Оно тебя не утомляет? У тебя никогда не бывает такого дня, когда ты просыпаешься и говоришь себе: сегодня я буду принимать все таким, какое оно есть? Сегодня я не буду подвергать сомнению правомерность мира?

– Нет, не бывает. Особенно когда дело касается тебя. Особенно если тебе больно, а я могу чем-то помочь.

– Ты ничем не можешь помочь, разве что уйдешь.

– Потому что ты граф Лорн? И должен со всем справляться один? Неужели никогда не было такого времени, когда ты обращался к другим людям? Я твоя жена. Разве это не означает, что я должна тебя поддерживать?