Тайна имения Велл - Кэтрин Чантер

– Бабушка Р, а Амалия твоя подруга? – спросил меня Люсьен, вставая на стул, чтобы засунуть глянцевые побеги остролиста за раму фотографии.

– Пожалуй, что подруга. Будь осторожен. Не упади.

– Она мне не друг, – сказал мальчик, спрыгивая со стула. – Сейчас у меня вообще нет друзей.

А мне-то казалось, что внуку хватает одной меня. Я не особо хорошо его слушала в последнее время. Люсьен оставался дома, когда я отправлялась на вечернюю молитву. Он не боялся оставаться один. Я не волновалась за него. Вот только неделя духовного подвига потребует от меня полной самоотдачи. У меня просто не останется на внука свободного времени. Когда Марк еще меня не покинул, он частенько говорил, что если я не могу ставить нужды Люсьена на первое место, то в следующий раз, когда позвонит Энджи, надо попросить дочь приехать и забрать внука. Я боялась, как бы Марк сейчас не разыскивал мою дочь. Однажды я могу вернуться домой и застать Люсьена с собранным рюкзачком за плечами. Он залезет в автофургон Чарли и помашет мне рукой на прощание. Но этот страх не смог победить завладевшее мной безумие. Истерия тех дней все нарастала, ибо я была инспектором манежа, канатоходцем и клоуном в собственном цирке, а Люсьен сидел среди зрителей, болтал ногами и сосал большой палец.

Открытие было назначено на ночь с четверга на пятницу во время празднования Непорочного зачатия Девы Марии. Мы развернули бурную деятельность в интернете. Количество посещений нашего сайта превысило все прежние показатели. В дискуссионном зале Розы все только и говорили об истинной вере. Засуха лишила Рождество всего присущего ему материализма, при этом бóльшая часть людей в стране не имела представления, какой форме вероисповедания отдать предпочтение. На общем фоне поклонение Розе отнюдь не казалось чем-то экстраординарным. По новостям показывали старые викторианские церкви в больших городах, забитые прихожанами под завязку.

Светало поздно, а темнело рано. Последние дни умирающего года. Впрочем, днем небо приняло оттенок церковной лазури и позолоты. Наше первое дневное богослужение проходило под аккомпанемент криков крякв в полете. Когда мы возносили к небу наши вечерние молитвы, стая скворцов кружилась в воздухе, то слетаясь, то разлетаясь на фоне заката, а потом уселась на дугласову пихту и сосну, и чернильная чернота их оперения растворила птиц в сумерках. Ночь с пятницы на субботу я провела дома, прислушиваясь к ровному сопению Люсьена в соседней комнате, а затем пала на колени на твердые доски пола, дрожа всем телом от холода и неимоверной усталости. В субботу, на третий день нашего религиозного действа, мы славили омелу, поднося видеокамеру к бугристым стволам и безлистым ветвям наших красивых яблонь. Верующие имели возможность купить по интернету побеги омелы, которые вроде как были срезаны в Велле. Я написала стихотворение о поклонении дереву во времена друидов, а сестра Амалия обратила внимание паствы на ягоды: «Женское растение, которое плодоносит в то время, когда все вокруг него бесплодно и опустошено зимой».

На четвертый день мы создали страницу, посвященную рождественской Розе. Мы повторяли за Евой слова средневековых гимнов во славу Девы Марии. Мы пели до тех пор, пока не спустилась непроглядная тьма. Горящие факелы-свечи, символизирующие наш священный цветок, освещали наши сложенные в молитвенном жесте руки и белые одежды. Мы видели, насколько же все это чудесно. Когда я вернулась той ночью домой, то заклеймила сама себя Розой. Как это случилось, сама не помню.

Знали бы дни, куда заведет их этот безжалостный марафон. На пятый день, изнуренные психически, измученные физически, мы воздали должное образу Девы Марии Гваделупской и без сил попадали на стулья в нашем «центре», наблюдая за трансляцией в Мексику и молитвами на испанском языке, которые появлялись на сайте.

География не является преградой для веры и истинно верующих.

Bendigamos a la rosa[36]  – [email protected]

А потом наступил шестой день. Тринадцатое декабря. Меня разбудил Люсьен. Никогда не наступит седьмой день, день отдыха, вернее, наступит, но слишком поздно. Я всю ночь не сомкнула глаз, молилась, потом писала и лишь под утро задремала, и вот снова на молитву. Похолодало. Ветер переменился на северный. Голубизна небес поблекла, превратившись в стальную серость. Под ногами хрустела ледяная корка на лужах. Думаю, холод не в меньшей мере, чем усталость, повалил меня после возвращения на кровать, и я крепко заснула впервые за последние дни. Легкое подергивание руки напомнило о существовании физического мира, о котором я позабыла. Перевернувшись набок, я увидела Люсьена. Внук забрался ко мне на кровать и крепко обнял.

– Какие у тебя холодные руки, – рассмеялась я.

Люсьен широко улыбнулся.

– Какие у тебя большие зубы, бабушка, – сказал он, а затем добавил: – Я по тебе соскучился.

Я обняла его еще крепче. Шерстяной свитер щекотал мне нос. Оголившийся животик внука грел мое тело.

– Извини, Люсьен. Тебе было одиноко?

– Мама давно не звонила, – сказал он, – но мне не одиноко… не совсем. Не волнуйся.

Натянув на себя теплую флисовую толстовку, я отвела Люсьена вниз, поджарила гренки, намазала их медом и заварила две большие кружки горячего сладкого чая. Я сказала внуку, что настанет день и мы снова будем пить горячее какао с настоящим молоком. Люсьен ответил, что не помнит вкуса какао с молоком. Потом я сказала внуку, что осталось еще два дня. Неделя богослужения закончится, и я снова буду заниматься только им.

– Обещаешь?

– Обещаю.

– А когда вернется мама? – спросил Люсьен.

– Уверена, она скоро обязательно позвонит, – сказала я. – И мы решим, когда она сможет приехать на Рождество.

– А когда вернется Марк?

Наше богослужение в тот вечер должно было состояться у Веллспринга. Процессия из лагеря тронулась в путь ровно в четыре часа пополудни. Мы шли хорошо знакомой нам тропинкой паломничества, распевая гимны, неся с собой обычные свечи и факелы-свечи, которые собирались расставить горящими вокруг воды. Дни стояли серые, словно сталь. Неподвижная цапля наблюдала за нами с противоположного берега. Зимующие лысухи прятались среди высокого сухого камыша. Я нагнулась и прикоснулась к ледяной воде, подумав, что погружения на этот раз не будет.

Внезапно голос сестры Дороти прервал наши неспешные приготовления:

– Кто это? Там кто-то есть!

Мы напряглись, пытаясь понять, что же означает приближающийся к нам топот ног человека, продирающегося через сушняк и кусты ежевики.

Джеки, трясясь всем телом, вцепилась в меня. У нее снова начинался припадок. Такое с Джеки случалось, когда ее огорчало что-то тревожное либо из-за людей, которых она не могла увидеть или услышать.

– Там зло, – прошептала она. – Не бросайте меня.

– Выходи! Именем Розы! Выходи! – приказала сестра Амалия.

Люсьен, на голове – шапка, в руках зажата палка, с помощью которой он пробивался сквозь заросли ежевичных кустов. Спотыкаясь, он вышел на поляну.

– Сюрприз! – крикнул он. – Марк вернулся, бабушка Р. Это мы!

Марк. Позади ребенка Марк с треском продирался сквозь тьму леса, нарушая торжественность тишины. Обут он был в грубые тяжелый ботинки и куртку военного образца. Он растоптал тонкий лед моего спокойствия.

– Мы пришли взглянуть на волшебство! – крикнул Люсьен. – Сестра Амалия! Теперь можно увидеть волшебство?

Я переводила взгляд с Амалии на Марка и обратно.

– Марк! Зачем ты вернулся? Что ты здесь делаешь?

Мне на помощь пришла Дороти. Она взяла Люсьена за руку и повела вокруг Веллспринга, на противоположный берег озерца. Дороти разрешила мальчику зажечь свечу, показала ему на длинноклювого бекаса, выбежавшего из зарослей заиндевевшей травы. Я отвела Марка подальше от озерца, в лес. Мы встали среди высоких дубов и зашипели друг на друга.

– Сказать тебе, почему я вернулся?

– Ну, изволь.

– Меня попросил Люсьен.

– Ты врешь. Как он мог?

– Я позвонил на твой мобильник, Рут. Сглупил. Просто хотелось с тобой поговорить. Догадаешься, о чем? Люсьен сказал, что тебя нет дома и ты допоздна не вернешься.

– С ним все в порядке.

– Он плакал.

Я глянула на внука сквозь переплетение ветвей. Дороти сидела на корточках, обняв Люсьена. Его головка покоилась на ее плече. Ева успокаивала Джеки, шепча ей что-то на ухо. Амалия смотрела на меня.

– Очень плохо, – сказал Марк, а затем, подойдя еще ближе, заговорил мне на ухо: – Я не могу сообщить Энджи, но, если она позвонит, Рут, пусть приезжает, пока не стало слишком поздно.

– Не угрожай мне.

– Я не угрожаю.

Отвернувшись, Марк ударил ствол ближайшего дерева, но потом, сгорбившись, осел на палую листву и ломкие веточки. Он обхватил голову руками.

– Выслушай, что я тебе сейчас скажу. Я очень хотел вернуться, но остаться не смогу. Я не справлюсь с Люсьеном. От меня этого ожидать не следует, но я не могу оставить его в таком состоянии. Кто-то должен уступить. Я должен уехать. Он тоже.