Всего один век. Хроника моей жизни - Маргарита Былинкина

Надо сказать, что за полугодие, прожитое в Аргентине, моя внешность заметным образом преобразилась. Лицо округлилось и посвежело от неуемного потребления апельсинов и помело (грейпфрутов), губы порозовели от помады (не подкрашивались только проститутки), прическа в самом деле получилась «под Эвиту» — с косой на затылке. Последнее диктовалось самой обстановкой. Ранее я всегда старалась с помощью бигуди приподнять волосы над лбом, чтобы сгладить некоторое несоответствие гладкой прически и моего не очень крутого подбородка. Однако если каждое утро спешить к 8 утра в офис, то уже не приходится мудрить с длинными волосами.

Конечно, лестно походить на Эву Перон, если считать, что младенцы глаголят истину, но, говоря по правде, еще приятнее, когда подражают тебе. Вольно или невольно. Я с некоторым самодовольством подумала, что в любом случае моя блондинистая масть и моя толстая коса — исконны и натуральны, а вот Эва Дуарте де Перон два-три года назад, будучи киноактрисой Эвой Дуарте, являла публике короткую стрижку самой что ни на есть темной шатенки.

…Итак, мы приехали в посольство на большой прием по случаю наступавшего 51-го года. Публики было много. В том числе некоторые прогрессивные дельцы и видные лидеры компартии Альфредо Варела, Викторио Кодовилья, Оскар Аревало (муж Жени, старшей внучки П. Шостаковского). Были и представители антиперонистской интеллигенции, которым издали казалось, что в СССР уже построен нормальный социализм. Наши посольские и торгпредские мужи в черных парадных костюмах сновали среди гостей. Наши дамы, не знавшие испанского языка, сбились в стаю в углу зала, согревая друг друга чернобурками и меховыми палантинами и задевая одна другую широкими соломенными шляпами.

Мне представился счастливый случай пообщаться с местным населением. Надо отметить, что в Аргентине середины ХХ века уже сложился свой узнаваемый тип среднего горожанина, не похожего, скажем, на мексиканца или кубинца: немного манерный мужчина с лоснящимися от бриолина черными волосами и маленькими черными усиками на холеном полноватом лице. Представители фауны приняли бы его за кого-то из семейства котиковых.

Я охотно беседовала с этими миловидными сеньорами, когда в какой-то миг своим затылком, хотя и надежно защищенным косой, почувствовала на себе чей-то взгляд. Обернулась и встретилась с чьими-то темными улыбающимися глазами. Но губы не улыбались. За какие-нибудь две-три секунды я успела составить первое и довольно благоприятное, пожалуй, даже очень приятное впечатление: правильное симпатичное бритое лицо, крупноватый нос, волосы с легкой проседью. Интеллигентный итальянец. Именно итальянец, а не аргентинец. Хотя все аргентинцы в большей или меньшей степени потомки итальянских иммигрантов. Но, значит, этот человек — в большей степени.

В какую-то минуту мы оказались рядом у стола. Он представился — Хорхе Виаджо. Фамилия в самом деле итальянская, что он и подтвердил, но сказал, что аргентинцем является только во втором поколении, точнее, он — итало-аргентинец. Ну а я, понятно, русская…

В таком духе какое-то время продолжался наш разговор, непринужденный разговор о том о сем. Ровно столько, сколько требовали правила приличия и позволял неписаный советский загранэтикет. Разошлись, как старые знакомые, но в атмосфере вечера что-то изменилось.

Иногда краем глаза я поглядывала на него. Вот он внимательно слушает своего соотечественника. Вот с ребяческим изумлением смотрит на своего советского собеседника, который одним махом опорожняет рюмку водки. Порой наши взгляды встречались, но только на миг, на один миг. Шумный прием продолжался как ни в чем не бывало. Но все-таки что-то уже было.

Меня заинтересовал этот человек. Уверенный в себе, но без выраженного самомнения; внимательный, но без показного угодничества; интересный собеседник, но без видимого желания произвести впечатление. Кто он? И почему не прикасается к спиртным напиткам?

Ответ на последний вопрос стал ответом на многое другое.

Хорхе Луис Виаджо — известный столичный хирург, лауреат Национальной премии по медицине, врученной ему лично президентом Пероном. Но сам — беспартийный антиперонист. (Мне пришла в голову аналогия с моим отцом — беспартийным антисталинистом, лауреатом Сталинской государственной премии.)

В Аргентине 50-х годов многие видные интеллигенты были настроены против диктатуры Перона. Среди писателей фрондировали, например, молодой Хулио Кортасар и уже маститый Борхес. Аргентинские коммунисты обхаживали подобных антиперонистов, но те не спешили записываться в компартию, хотя и считали ее неким противовесом перонизму. Борхес же вообще считался в Советском посольстве «персоной нон грата» за свои «антидиктаторские» выступления.

Итак — Хорхе Виаджо. Что же дальше?

Надо сказать, что еще до поездки в Аргентину у меня без видимой причины стала к вечеру подниматься температура до 37,4°. В Буэнос-Айресе эта субфебрильная температура тоже не переставала меня донимать. Следовало наконец выяснить, в чем дело, в одной из местных клиник. Например, в клинике доктора Виаджо, куда служивый посольский люд при надобности мог обращаться.

Визит в клинику состоялся в середине жаркого летнего января 51-го года. Меня доставили туда на торгпредской машине, и шофер Мигель должен был ждать конца визита.

Доктор Виаджо встретил меня и, слегка улыбаясь, приветствовал в тоне разговора в посольстве. Зеленый халат с короткими рукавами, крепкие ворсистые руки хирурга, четкие распоряжения ассистентам. Здесь он выглядел еще значимее, чем тогда, под Новый год.

После слов приветствия, что-то рассказывая на ходу о своей клинике, он повел меня в лабораторию, чтобы до посещения терапевта ассистент взял у меня из вены кровь на анализ.

В лаборатории я стала очень медленно расстегивать блузу, и он тут же быстро вышел. Роли врача и пациента были нам явно тесны для какого-то нового спектакля, подготовленного фортуной.

Затем доктор Виаджо, поблагодарив ассистента, проводил меня до выхода из клиники. Мы все время о чем-то говорили, чтобы заглушить молчание, которое могло стать слишком громким.

Раньше, в министерстве, я разыгрывала драму в театре одного актера. Теперь как будто бы завязывалось действо для двух персонажей, двух героев. Героев — чего? Во всяком случае, не фарса. О трагедии не думалось, хотя ни катарсиса, ни «хэппи энда» заведомо быть не могло. И тем не менее…

Он шутливо строгим голосом сказал, что анализ будет готов дня через три и на следующей неделе мне надо явиться к терапевту, где на консилиуме будет поставлен диагноз. На том и расстались. В машине шофер Мигель уже ерзал на своем месте от нетерпения.