Шарлотта Корде - Елена Морозова

Судите о политическом положении, до которого довела нас клевета. Горячие, но малосознательные патриоты согласны теперь вместе с заговорщиками похоронить Марата в Пантеоне».

Пятнадцатого июля Шарлотта, исполняя обещание, начала писать длинное письмо Барбару, в котором подробно рассказывала обо всем, что случилось с ней со дня отъезда из Кана. Во время первого допроса она впервые вслух поведала о своем замысле — после того, как осуществила его. Теперь она намеревалась отстоять его, не дать связать с заговором. Почему они не верят ей, почему постоянно хотят кого-то поставить рядом с ней? Разве им мало тех голов, которые они уже снесли по воле чудовища? Они же видели, что она пришла к нему одна и одна заколола его! Шарлотта не хотела ни с кем соединять свое имя — ни в смерти, ни в славе. Все, чем жила, чем восхищалась, перед чем благоговела, она вложила в удар, нанесенный теплым июльским вечером маленькому желтому человечку, намеревавшемуся залить кровью ее отечество. Шарлотта привыкла верить словам, внимать героической музыке стихов Корнеля, величественным картинам и монументальным образам Плутарха, «…один лишь Брут выступил против Цезаря, увлеченный кажущимся блеском и величием этого деяния, меж тем как все прочие заговорщики просто ненавидели диктатора и завидовали ему. За нравственную высоту Брута уважали даже враги, ибо он был мягок и великодушен, и неподвластен ни гневу, ни наслаждениям, ни алчности». Если в этом отрывке из Плутарха заменить имя Брута на имя Корде, получится портрет Шарлотты. «Шарлотта Корде — это Брут», — написали братья Гонкуры.

В этот же день мадемуазель Корде направила письмо в Комитет общественной безопасности с просьбой избавить ее от постоянного присутствия в камере соглядатаев и прислать ей художника:

«15 июля 1793,Второй год Республики.

Так как мне осталось жить совсем немного, могу ли я надеяться, граждане, что вы позволите нарисовать мой портрет? Я бы хотела оставить его на память своим друзьям. Нам дороги изображения добрых граждан, однако любопытство иногда побуждает нас обращать взоры на портреты великих преступников, ибо они увековечивают ужас, порожденный их преступлениями. Если вы благосклонно отнесетесь к моей просьбе, прошу вас завтра утром прислать мне художника-портретиста. И я снова обращаюсь с просьбой дозволить мне ночевать одной в камере.

Буду вам признательна. Мари Корде».

Кажется, Перле читал мысли Шарлотты, ибо в своей газете он написал: «Читатель жадно внимает всему, что пишут о личности Шарлотты Корде. Великие преступления, равно как и великие добродетели, вызывают одновременно и ужас, и восхищение».

Между тем Комитет общественной безопасности принимал заявления от граждан, желавших что-либо сообщить по делу вышеуказанной гражданки, и записывал показания. Некоторые заявления являлись доносами. Нож гильотины опускался все чаще, стараниями судей Революционного трибунала доносительство становилось едва ли не гражданской добродетелью. Поэтому не удивительно, что нашлись граждане, пожелавшие проявить особую революционную бдительность, дабы их не заподозрили в сочувствии к «негодяйке». А кое-кто пожелал воспользоваться возможностью свести счеты с собственными врагами или соперниками…

Например, некий гражданин Сальвадор направил в комитет следующее письмо: «Газета, которую я прилагаю к письму, не самая патриотическая, и вы это сами увидите. Редактор ее, некий Бомон, написал, что дни Марата сочтены. Но ведь тогда дни Марата еще сочтены не были! Зачем он написал неправду в своей газете? Не был ли он в сговоре с той чертовкой? И почему сегодня он ничего не сообщил о смерти Марата? После размышлений у меня возникают сомнения относительно этого Бомона».

Гражданин Кессель известил комитет о том, что «гражданин Ледюк, трактирщик в Монморанси, заявил в присутствии гражданки Стейм, торговки вином, что в прошлый четверг, около восьми часов утра, возле его дверей остановилась карета, в которой прибыли пятеро, а именно трое мужчин и две женщины. Среди мужчин он узнал аббата Фоше и епископа Нанси, а одной из женщин вполне могло быть от двадцать четырех до двадцати шести лет. Вышеуказанный Фоше недвусмысленно запретил кому-либо говорить о их приезде, но, главное, скрыть его от депутата Горы, который иногда посещает этот трактир. Прибывшие люди остановились у Ледюка в отдельной комнате и пробыли там до полудня. Если эти сведения могут пролить какой-нибудь свет на сообщников убийцы Марата, я подумал, что мой долг сделать настоящее заявление и подписать его».

Гражданка Добантон заявила в комитет о том, что в вечер убийства гражданина Марата, «часов в семь или в четверть восьмого, проходя по улице Отфей, она увидела двух человек, которые разговаривали между собой. Один из них, заметив заявительницу, которая носила кокарду, сказал достаточно громким голосом: "Они хотят убить Марата". И добавил: "Почтальон, который прошел здесь, сказал, что он только что доставил Марату письмо". Говоривший был одет в шелковый костюм светлокоричневого цвета, в белые шелковые чулки и был довольно высокого роста». Друэ, к которому попало заявление гражданки Добантон, наложил резолюцию: «Устроить очную ставку с обвиняемой, установить личность почтальона и также устроить ему очную ставку с обвиняемой».

В материалах дела сохранилось письмо гражданина Мерже, написанное корявым почерком и со множеством ошибок: «Гражданин общественный обвинитель, предупреждаю Вас, что я знаю, что некий человек по имени Обер, так называемый курьер из Марселя, является большим другом и доверенным лицом Барбару. Полагаю, что надо его срочно вызвать на очную ставку с означенной Корде. Вчера я передал донесение против означенного Обера в Комитете общественной безопасности гражданину Леба, члену комитета, чтобы оно могло послужить материалом на процессе. Завтра я буду в зале вместе со свидетелями.

Я проверил адрес означенного Обера: улица Пти-Льонсенсовер, номер двадцать пять, курьер из Марселя.

К тому же есть еще один свидетель, который дает показания против него, его Вы можете спросить о заговоре, это гражданин Симон, проживающий на улице Кордельеров, номер двадцать восемь. Этот свидетель подтвердит существование заговора, замышленного Барбару и всеми его сообщниками, которые замыслили этот заговор уже давно».

Неоднократно допрашивали хозяйку гостиницы «Провиданс» Мари Луизу Гролье, швейцара Луи Брюно, рассыльного Пьера Франсуа Фейяра, но их показания мало чем отличались друг от друга. Да, гражданку Корде три или четыре раза посещал гражданин, которого и Фейяр, и Гролье могли бы узнать. Да, гражданке Корде приносили перья, чернила и бумагу. Да, гражданка Корде расспрашивала о Марате, и все отвечали ей, что считают его патриотом.