С.Д.П. Из истории литературного быта пушкинской поры - Вадим Вацуро

Эти письма не дошли до нас. От них остались только небольшие стихи, вероятно, стихотворные вставки, которые сам автор сохранил в рукописном сборнике своих произведений.

А. Е. ИЗМАЙЛОВ — С. Д. ПОНОМАРЕВОЙ 6 декабря 1822 г. ИЗ ПИСЬМА К С. Д. П.

Представьте вы себе досаду всю мою:В Фурштадской улице теперь я на краю;      Но не к Таврическому саду! —К Литейной! — Сели все играть в вист и бостон.      Я не умею и не сяду,Сижу один в углу и, несмотря на сон,Который у меня смыкает ясны очи      (Я не спал три или четыре ночи),Пишу стихами к вам. О если бы я могПисать иль говорить теперь у ваших ног!

6 Дек. 1822.

Он все же был рыцарь — старомодного образца, любезник в духе XVIII столетия. Но он в самом деле был привязан к своей жестокой красавице, «belle dame sans merci» — и притом совершенно бескорыстно.

8 февраля 1823 г. ИЗ ПИСЕМ К НЕЗАБВЕННОЙ

          Мученье Тантала терплю,Хоть я и не в стране подземной, мрачной, адской          Теперь я в улице Фурштадтской;          Но не у той, кого люблю.          Чтоб уменьшить свою досаду,Смотрю, смотрю в окно к Таврическому саду.          Но тщетно мой блуждает взорВ туманну даль глаза напрасно устремляю,          Очки напрасно протираю.Не вижу ничего — вдали один обзор.Не слышу даже я, как лает ваш Гектор.Какой вздор! — скажете вы, — но я не увижу этой улыбки.

8 февр. 1823[197].

В промежутке между письмами, 12 февраля, он пишет басню против «баловней-пиитов» — «Макарьевнина уха»:

      Иной остряк иль баловень-пиит      Уж так стихи свои пересолит,      Или, как говорят поэты-обезьяны,      Положит густо так румяны,            Что смысла не видать.Охота же кому бессмыслицу читать![198]

«Баловни» — как нам уже известно, принадлежат к «союзу поэтов»; «обезьяна» — конечно, А. Бестужев, обзором которого в «Полярной звезде на 1823 год» Измайлов был раздражен до крайности. В этом обзоре говорилось о музе князя П. И. Шаликова — «игрива, но нарумянена», о Дельвиге — «в его безделках видна ненарумяненная природа».

Дельвиг тем временем понемногу оправляется от болезни. 16 февраля Измайлов сообщает Яковлеву:

«Барон Дельвиг был при смерти болен и во время болезни своей написал стихи, в которых, между прочим, есть „пляшущий покой“»[199].

В «Благонамеренном» он упоминал о «Пляшущем покое», элегии г. Вралева пятистопными ямбическими стихами, состоящей только из восьми строк[200].

Какие стихи он имел в виду, — мы не знаем. Напечатаны они не были, — и ни в одной из известных нам редакций дельвиговских стихов «пляшущего покоя» нет.

Но Дельвиг действительно писал стихи, когда уже начал поправляться, — и адресовал их Софье Дмитриевне.

Вчера я был в дверях могилы;Я таял в медленном огне;Я видел: жизнь, поднявши крылы,Прощальный взор бросала мне…

В этих же стихах — «К Софии» — он упоминает о ее «нежном участье» к «больному певцу»:

И весть об вас, как весть спасенья,Надежду в сердце пролила;В душе проснулися волненья…

Он уже может забавно шутить — и над самим собой, и над минувшей опасностью, и над врачами, как это принято с мольеровских времен. В его черновой книге появляется набросок, тоже обращенный к Пономаревой:

Анахорет по принужденьюИ злой болезни, и врачей,Привык бы я к уединенью,Привык бы к супу из костей,Не дав испортить сожаленьюФизиономии своей,Когда бы непонятной силойОчаровательниц иль фейНа миг из комнаты моей,И молчаливой, и унылой,Я уносим был каждый день,В ваш кабинет, каменам милый…

Сразу после этих стихов записаны обрывающиеся строки:

Нет, я не ваш, веселые друзья,Мне беззаботность изменила —Любовь, любовь к молчанию меняИ к тяжким думам приучила.От ранних лет мы веруем в нее…

Последняя строчка зачеркнута.

Мечтатели, мы верим с юных лет…

Дельвиг не стал продолжать стихотворение. На обороте листа он начал новое: «В судьбу я верю с ранних лет…»[201]

Но нам важен сейчас не этот новый замысел, а тот набросок, который был записан в феврале 1823 года. Его элегические формулы уже можно было в это время почерпнуть из литературы, — но за ними стояло пробуждающееся подлинное чувство. Что-то произошло за время болезни Дельвига: обеспокоенная не на шутку Софья Дмитриевна сделала движение ему навстречу, — движение, быть может, импульсивное и непроизвольное, — и на какое-то время реальная угроза вечной утраты хотя и не близкого человека, но доброго знакомого, вероятно, отодвинула на задний план непрекращающуюся горечь разлуки, раскаяние, уязвленное самолюбие. Теперь Дельвиг, благодаря своей болезни, оказался в фокусе ее внимания, и помехи были досадны. По этим или иным, случайным и неизвестным нам поводам, но в конце февраля и Измайлов подвергся временной опале; во всяком случае, след ее остался в его «письме» от 23 февраля.

ИЗ ПИСЕМ К НЕЗАБВЕННОЙ.

Не говорите мне: не нужно,Не говорите никогда:Не нужно для меня беда.Ах! лучше жить нам с вами дружно.Я к вам почтителен всегдаИ осторожен и послушен;Но не могу быть равнодушен,Когда вы, отвратя свои взор,С досадой скажете в укор:Не нужно! — Лучше б ваш ГекторМне руку укусил иль ногу —Иль гром убил меня — ей-богу!

28 февр. 1823.

В рабочей же тетради Дельвига один за другим следуют стихи, которые мы безошибочно можем отнести к «пономаревскому циклу»: «К Софии», под № 29, «К ошейнику собачки Доминго» (№ 30) — незначащий альбомный мадригал, совершенно в духе Сомова и Панаева, тщательно зачеркнутый; «К птичке, выпущенной на волю».

У последних стихов есть своя история; о ней ниже.

И Измайлов пишет свой «цикл», включая его в письма, — как и ранее, это эпистолярная «болтовня», полумадригальная, полубытовая.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});