Молнии Великого Се (СИ) - Оксана Токарева

Впрочем, сейчас, когда она глядела на сольсуранскую царевну, черты ее лица освещала нежность. Ей нравился выбор, который сделал ее приемный сын, и она от всей души желала ему и его избраннице счастья.

— Великий Се благословил наш род, приведя под кров дочь царя Афру! — сказала она. — Теперь старейшины, которые колебались, готовы выступить на нашей стороне, особенно после присяги, принесенной вождями народов Огня, Земли и даже Табурлыков. Мы освободим твоих товарищей, прогоним варраров, а затем разгромим головорезов князя Ниака и вернем принадлежащий тебе по праву престол! Кровь моего сына будет отомщена, а на земле Сольсурана наконец восторжествует мир!

Птица как подобало поблагодарила жену вождя за ее слова. Хотя сольсуранский престол был последним, о чем она сейчас думала, забота сынов Ветра стоила того, чтобы ее оценить. Соблюдя все приличия и церемонии, она вновь склонилась над работой, которую прервал приход Матери Ураганов. Она крепко вязала узлы, связывавшие волокно с волокном, накидывала двойные и тройные петли, создавая сложный, пришедший из незапамятных времен узор.

— Сольсуранская царевна умеет плести травяные рубахи? — в голосе Матери Ураганов звучала радость. — Мой сын говорил, что в надзвездном краю, где вы оба выросли, нет такой травы.

Птица смутилась. Не зная почему, она робела перед этой женщиной. Вероятно, сейчас робость проистекала из-за важности дела, которое она выполняла. Птица знала, что сольсуранская травяная рубаха — это не просто доспехи, а своего рода магический оберег, ибо узор, изображенный на ней, предназначен не только для людей, а в первую очередь, для духов-прародителей, бессмертных первенцев Земли и Неба.

— Травяную рубаху должны плести руки любящей женщины! — сказала Мать Ураганов. — Только тогда она защитит воина в бою.

Птица это отлично знала. По сольсуранским обычаям сплести воину рубаху могла только его мать, сестра или жена. Прежнюю рубаху Ветерку в знак признания своего материнства сплела Мать Ураганов. Рубаха честно хранила своего владельца в течение трех лет до самой битвы в Пустыне Гнева. Птица глянула на изувеченную правую руку Ветерка, на залатанные на живую нитку раны:

— Если бы увечья в бою получали только те, кого не любят, — с горечью проговорила она, — тогда войны потеряли бы смысл!

Мать Ураганов рассмеялась:

— Как ты похожа на моего приемного сына! Странные вопросы, неожиданные ответы! Не омрачай свое чело горькими думами! Все в руках Небесного Кузнеца. Мой сын скоро излечится, а тебе следует больше думать о ребенке, которого вы оба ожидаете!

Она положила на плечо царевны свою грубую, жилистую ладонь и прямо посмотрела ей в глаза:

— Я знаю, что тебе, а затем твоему первенцу на роду написано унаследовать венец сольсуранских царей. Но поскольку в жилах твоего ребенка течет кровь Ураганов, то, как бы ни распорядилась судьба, знай, Гнездо Ветров теперь и ваш дом!

Когда Мать Ураганов величественно удалилась, Птица какое-то время сидела, глядя то на пестрые травяные волокна, то на усталое лицо Ветерка. Ох, если бы она могла спокойно жить, радуясь предстоящему материнству, если бы Мать Ураганов знала истинную причину ее тревоги! Неужели действительно нельзя ничего сделать? Неужели единственный возможный способ это тот, о котором говорил Синеглаз! Она вернулась к работе, за мерным, привычным движением рук, воскрешая в памяти события последних дней.

Уже на следующее утро после испытания, когда Ураганы смогли отправиться в Гнездо Ветров, Птица обратила внимание, что с ее возлюбленным что-то происходит. Он был по-прежнему нежен с ней и смотрел с обожанием, много и с охотой говорил с братьями о предстоящей войне, обсуждал с Синдбадом и Камнем планы проникновения в царский дворец, однако где-то в глубине его зеленых глаз маленькой смертоносной змейкой свернулась черная, безысходная тоска. Словно он, не ведавший страха, боялся чего-то не успеть: завершить все намеченные дела, реализовать давние планы, сделать то, что кроме него никому не под силу.

Сначала она подумала, что виновата боль от ран и тревога за близких, со дня на день ожидавших вторжения врагов. Затем поняла, что раны, причем не менее тяжкие ему случалось получать и прежде, а борьба с варрарами, или любыми другими противниками стала такой привычной частью его жизни, что давно перестала вызывать какой-либо дискомфорт. Может это как-то связано с его недолгим путешествием в иной мир? Что если цена за возвращение — это радость жизни, ее красочность и полнота, а может быть, даже любовь?

Стремясь поскорее достигнуть Гнезда Ветров, Ураганы двигались самым коротким путем, проходившим вдали от селений и постоялых дворов. Ночь застигла их в предгорьях на границе родной земли. Хотя ночевать «под пологом звездного неба» для Птицы было не внове, тревожные мысли не давали ей заснуть. Тем не менее, она лежала тихо, стараясь не потревожить ненадолго забывшегося Ветерка. Ближе к рассвету один из стражей, раньше Птицы заметивший, что приемный сын вождя проснулся, приблизился к нему и негромко сообщил, что княжич Синеглаз желает с ним о чем-то переговорить. Ветерок покосился на Птицу — она так старательно притворялась, что он счел ее спящий — и велел привести княжича.

Надо сказать, что благородные воины Урагана даже со своим злейшим врагом обходились по-человечески. Раны, нанесенные сыну князя Ниака диким котом, были осмотрены и перевязаны, никто не морил его голодом или жаждой, и только крепкие ремни зенебочьей кожи на запястьях напоминали о его нынешнем положении.

— Мы должны поговорить, — начал княжич, едва воин, охранявший его, деликатно отошел на некоторое расстояние, — у меня мало времени.

— У меня его тоже немного, — жестко отозвался Ветерок. — Гораздо меньше, чем ты думаешь! Мне дали срок только чтобы окончить известное тебе дело.

Свернувшаяся под меховым одеялом, Птица вцепилась зубами в руку, чтобы не закричать. Самые страшные опасения подтверждались. Вспомнилось оброненное как бы вскользь замечание Словорека. Что-то вроде выбора Ахилла: покинуть ахейцев под стенами Трои и прожить долгую жизнь в безвестности, наслаждаясь тихим семейным счастьем, или остаться, обрести бессмертную славу и умереть. Зная Олега, она точно могла сказать, что предпочел он.

Синеглаз насмешливо сощурился. Сейчас он как никогда напоминал надменного и грозного горного кота.

— Тогда ты будешь очень большим простофилей, если отдашь им амриту!

Ветерок презрительно хмыкнул:

— Мне вечная жизнь ни к чему. Зачем? Жить среди смертных, наблюдать, как один за другим уходят те, кого ты любил. Мне бы хватило простого человеческого века, но я не имею права не довести начатое до конца. Хотя бы ради Птицы, ради нашего еще не родившегося ребенка.