Ледяная принцесса - Камилла Лэкберг

Может быть, кому-то и не нравилось, что его подгоняют, как маленького ребенка, но никто ничего не сказал. Все поднялись, взяли стулья, блокноты, ручки и прочее. Задержался только Эрнст Лундгрен, но Мелльберг, вопреки своему обыкновению, не стал выслушивать его льстивые замечания и тоже выставил из кабинета.

Это был очень плодотворный день: хотя он ошибся в расчетах и его первый кандидат на роль подозреваемого в убийстве Вийкнер завел расследование в тупик, все же выходило, что один плюс один в сумме давало больше двух. Одно убийство — это событие, а два убийства в таком маленьком поселке вообще становились сенсацией. И если раньше Мелльберг чувствовал, что раскрытие дела Вийкнер — верный билет обратно в Гётеборг, то теперь он твердо знал, что после того, как он расследует серийное убийство, у него будут в ногах валяться, умоляя вернуться обратно.

Предаваясь лучезарным мыслям о своем будущем, Бертель Мелльберг откинулся на стуле, отработанным жестом сунул руку в третий ящик, достал пакетик M&M's и с удовольствием высыпал в рот. Потом он сложил руки на затылке, закрыл глаза и решил позволить себе немного вздремнуть — все равно скоро обед.

После того как Патрик ушел, она попробовала поспать пару часов — ничего не получилось. Слишком много чувств теснилось у нее в груди, и она только металась по кровати туда-сюда. В уголках ее рта прочно поселилась улыбка, и она улыбалась все время. Эрика чувствовала себя преступницей из-за того, что была так счастлива. Ощущение счастливого приобретения было таким сильным, что она едва понимала, что ей с собой делать. Она повернулась на бок и положила правую щеку на руку.

Все сегодня казалось светлее: убийство Александры, книга, которая продвигалась с трудом и которую нетерпеливо ждали ее издатели, боль от утраты родителей и не меньшая боль от предстоящей продажи дома ее детства — все сегодня переносилось много легче. Проблемы не исчезли, но Эрика впервые за много дней поверила, что ее мир не провалился в тартарары и что она справится с любыми трудностями, которые встанут у нее на пути. Подумать только, какая огромная разница, сколько всего переменил один день, двадцать четыре коротких часа. Вчера в это же самое время Эрика проснулась с тяжестью в груди, проснулась с мыслями о своем одиночестве, от которых не могла избавиться, а сейчас она буквально физически чувствовала ласковые прикосновения Патрика на своей коже. Слово «физически» в действительности здесь не подходило — слишком ограниченное, слабое. Она понимала всем своим существом, что ее одинокое «я» стало «мы». Тишина в спальне наполнилась покоем, хотя раньше казалась пугающей и бесконечной. Эрика уже скучала по Патрику, но знала, что, хотя он сейчас не здесь, он думает о ней.

Эрика чувствовала, что ее мозг очистился. Из всех углов решительно убрали паутину и стерли пыль, застилавшую ее восприятие. И эта новая ясность заставила ее осознать, что она больше не может убегать от того, что роилось в ее мыслях последние дни.

И хотя с некоторых пор правда о том, кто был отцом ребенка, которого ждала Александра, стояла перед глазами Эрики, написанная на небе огненными буквами, Эрика не хотела принимать эту правду, она не хотела предстать перед ней. Но с появившейся у нее новой силой она могла назвать вещи своими именами, встретиться с правдой лицом к лицу, а не прятаться, как обычно, от самой себя. Эрика знала, что она должна сделать.

Она долго стояла под очень горячим душем. Этим утром все казалось началом чего-то нового, все было в первый раз, и она хотела встретить это новое совершенно чистой. После душа Эрика посмотрела на термометр, тепло оделась и помолилась про себя, чтобы машина завелась. Ей повезло: двигатель завелся с первой попытки. По дороге она размышляла, как ей действовать. Раздобытые ею пара улик, что одна, что другая, могли считаться только косвенными, и Эрика решила, что будет импровизировать. У нее были лишь подозрения, но все ее чувства говорили ей, что она права. Долю секунды она раздумывала, не позвонить ли Патрику и не рассказать ли о своих подозрениях, но быстро отказалась от этой мысли и сочла за лучшее сначала убедиться самой — слишком многое стояло на кону.

Добралась она, в общем-то, очень быстро, но ей показалось, что прошла вечность. Когда она свернула на парковку перед отелем «Бад», Дан радостно помахал ей из катера. Эрика рассчитывала, что застанет его здесь. Она тоже помахала, но не улыбнулась ему в ответ. Она заперла машину, засунула руки в карманы своей светло-коричневой куртки с капюшоном и не спеша пошла к катеру Дана. День стоял пасмурный и туманный, но в воздухе пахло свежестью, и Эрика сделала пару глубоких вздохов, чтобы выгнать из головы остатки похмелья после вчерашних обильных возлияний.

— Привет, Эрика.

— Привет.

Дан продолжил свою работу на катере, но заметно обрадовался ее компании. Эрика немного нервно огляделась, нет ли поблизости его жены, потому что до сих пор с неловкостью вспоминала взгляд Перниллы, которым она наградила их с Даном в прошлый раз. Но в свете открывшейся ей правды Эрика понимала намного лучше, что произошло.

В первый раз Эрика обратила внимание, каким красивым и ухоженным был старый, побитый морем рыболовный катер, доставшийся Дану от отца. Любовь к морю и труду рыбака была у Дана в крови. И то, что он не мог содержать семью только этой работой, стало, наверное, самым большим огорчением в его жизни. Конечно, он превосходно чувствовал себя в роли учителя в школе Танумсхеде, но море, катер и рыба были настоящим призванием в его жизни, и, когда он здесь работал, с его лица не сходила улыбка. Тяжелая работа ничуть не тяготила Дана, и он легко переносил холод в своей плотной одежде. Он взвалил на плечо здоровенный моток троса и повернулся к Эрике.

— Ну и какого черта ты тут делаешь? На этот раз без харчей? Это чтобы мне не вздумалось привыкать, что ли?

Прядь светлых волос выбилась из-под его вязаной шапочки. И он стоял перед Эрикой, большой и сильный, как литая колонна, лучась силой и счастьем. И Эрика ощутила боль оттого, что она должна лишить его этого счастья. Но если она не сделает того, что обязана, то это сделает кто-нибудь другой, в худшем случае — полиция. Эрика говорила себе, что оказывает Дану услугу, но одновременно испытывала противоречивые, смешанные чувства. В первую очередь она все хотела узнать сама, она должна была знать.

Дан прошел вперед на нос с тросом, бросил его на палубу и вернулся обратно к Эрике, которая стояла, прислонившись к релингам на корме, и невидящим взглядом смотрела в сторону горизонта.

— «Купил я любовь за деньги, иначе не мог я никак».

Дан улыбнулся и продолжил:

— «Спой песню в суровую зиму, спой песню про нашу любовь».

Эрика не улыбалась.

— Фрёдинг по-прежнему твой любимый поэт?

— Всегда был и всегда будет. Ребятня в школе твердит, что их от Фрёдинга тошнит, но я считаю, что они просто прочитали слишком мало его стихов.

— Да, я по-прежнему храню сборник, который ты мне подарил, когда мы были вместе. — Эрика говорила ему в спину, потому что Дан повернулся, чтобы перетащить несколько мешков, которые стояли, прислоненные к релингам. Она неумолимо продолжила: — Ты всегда даришь своим женщинам Фрёдинга?

Дан оторвался от своего занятия и повернулся к Эрике с обеспокоенным лицом.

— Что ты хочешь сказать? Да, ты его от меня получила, и у Перниллы тоже есть, хотя я очень сомневаюсь, что она его читала.

Эрика видела тревогу на его лице. Она сильнее сжала руки в варежках на релингах у себя за спиной и решительно глянула ему прямо в глаза.

— А Алекс, она тоже получила свой экземпляр?

Лицо Дана стало такого же цвета, как снег, который лежал на льду за его спиной. Но Эрике показалось, что она заметила быстро пробежавшую тень какого-то облегчения.

— Что ты имеешь в виду? Алекс?

Он еще не собирался капитулировать.

— Когда мы с тобой в последний раз виделись, я тебе рассказывала, что была в доме Александры вечером на прошлой неделе, но я не сказала, что в то время, когда я там находилась, кто-то заходил в дом. Этот кто-то прямиком направился наверх, в спальню, и что-то забрал оттуда. Я сначала не поняла, что именно, но потом узнала, кому Александра звонила из дома и с кем разговаривала в последний раз, — это оказался твой мобильный телефон. И я тогда вспомнила, что пропало из комнаты, — у меня самой дома точно такой же сборник.

Дан молча стоял перед Эрикой, она продолжала говорить:

— Нетрудно вычислить, зачем кому-то понадобилось пробираться в дом Алекс всего лишь для того, чтобы свистнуть такую ни к чему не обязывающую вещь, как сборник стихов. Ты надписал сборник, не так ли? Какое-нибудь посвящение, которое прямо указывало на тебя как на любовника Александры?

— «Со всей моей любовью и переполняющей меня страстью. Дан», — с чувством произнес Дан.