Дот - Игорь Акимов

Ну а что же Саня?

«…чем она тебе полюбилась?»

Как ни странно… (а почему «странно»? — парнишка естественный, не испорченный привычкой к самоанализу; привычкой, которая подгоняет человека под общий знаменатель; прожив четырнадцать лет, он умудрился остаться самим собой — и слава Богу!) Саня ни разу не думал, что именно ему нравится в «Трех мушкетерах». Так же, как не думал, чем ему нравится джеклондоновский Смок Беллью. Ну не думал он об этом! — как не думал, почему он любит мать и почему ему нравится дышать. И потому он лишь пожал плечами.

— Ты бы хотел стать таким, как д’Артаньян?

Вот этот вопрос был простой. Все так ясно, что ответ, опережая мысль, срывается сам:

— Нет.

Это не отказ от разговора. Мнение — и только. Отвел шпагу — и ждет следующей атаки.

Отец Варфоломей терпелив и осторожен.

— В твоем возрасте, Саня, естественно искать образец, идти за лидером. Ничего в этом зазорного нет. И д’Артаньян — очень неплохой выбор. Может быть — ты этого не осознаешь?.. Но вот тебе понадобилась поддержка… или — свериться с эталоном…

Разговаривая, отец Варфоломей никогда не глядел в сторону, всегда — только в глаза, но его взгляд при этом был легким, как нежное прикосновение. Он заглядывал в душу собеседника, однако не для того, чтобы разглядеть, разобраться, получить ответ; именно так: не для того, чтобы что-то получить. Напротив: неким образом он что-то отдавал, делился. Возможно — любовью. Отец Варфоломей был начисто лишен любопытства (которое поэт назвал скальпелем агрессивного разума), но он не знал и равнодушия: его души хватало на все, что он делал. Естественно, всего этого Саня не осознавал, но сердце ему подсказывало, что истина — где-то возле этого человека.

Слово «эталон» Саня слышал впервые, но по смыслу догадался, о чем идет речь.

— Не знаю… — сказал он. — Я никогда не хотел быть таким, как кто-то… — Саня все-таки оглянулся в прошлое, спокойно встретил взгляд отца Варфоломея (опять отвел шпагу), и повторил: — Никогда. Ни разу.

Это была неправда. Если б у Сани был выбор, он хотел бы стать таким, как отец Варфоломей. Не обязательно священником — хотя можно и священником. Но таким человеком, как отец Варфоломей. Не имело значения, что Саня о нем почти ничего не знал. Опять тот же пример: разве мы знаем, почему любим мать? Мы об этом не задумываемся (и правильно делаем — поэтому лягушечка живет). Есть ситуации, в которых нужно просто довериться душе. Рядом с таким соседом, как разум, душе и без того живется не сладко, поэтому грузить на нее сомнения — значит собственными руками создавать вокруг себя мертвое поле одиночества.

— Так не бывает, — мягко сказал отец Варфоломей. — Господь устроил так, что человек с первого — и до последнего дня жизни идет за кем-то. Сперва за одним, потом за другим, за третьим… — Он подумал — и добавил: — И человек, и народы. Всем нужен Моисей… Человеку свойственно обольщаться на свой счет, но истина проста: самостоятельно никто из нас не сможет выйти из пустыни. Щенок всем своим поведением подражает вожаку стаи, а если попадает в человеческую семью, где нет собак, начинает подражать хозяину в каждой мелочи: и взглядом, и походкой, и нравом. Каждый из нас — это тот же щенок…

Ну сколько можно ходить вокруг да около? Кажется — чего проще? — пойди напрямик. Произнеси наконец это слово: «мужественность». Чтобы парнишка узнал твое мнение о том, чего ему недостает, какую программу поведения он неосознанно ищет в «Трех мушкетерах». Впрочем, тут же поправил себя отец Варфоломей, почему бы не допустить, что Саня осознает дефект своего характера? Даже наверняка это так… Но это не меняет сути дела: опора необходима всегда. Каждому. Каждый из нас чует истину, она клубится едва уловимым облачком где-то рядом, но материализовать ее, отлить ее в металле (как на линотипе) в простые слова, — для этого нужно столько энергии!.. Или небольшой толчок (услышать эти слова) со стороны…

Отец Варфоломей не заметил, что уже молчит; его взгляд стал отрешенным. Накануне была всенощная, он устал, каждое слово давалось трудно; искушал прямой путь… А может — и не нужно вмешиваться? — как-то вяло подумал он. — Может — пусть идет как идет? — ведь пока парнишка не ломает себя, пока слушается своей интуиции…

— А за кем идете вы, батюшка?

Отец Варфоломей очнулся, его глаза потеплели.

— За Господом, сын мой… За Господом.

— Так может быть — и мне?..

— Нет, нет! — с необычной для него торопливостью произнес отец Варфоломей. И даже взял Саню за плечо (ощутив, как оно под пиджачком окаменело: паренек был крепкий), словно и впрямь собирался его удержать. — Всему свое время. Цель должна быть достижимой. И по возможности — близкой и простой.

— Я где-то читал, — сказал Саня, — что человек в юности оказывается перед лестницей. И вот одни поднимаются по ней — со ступеньки на ступеньку — всю жизнь… а другие так и остаются внизу. Вы это имеете в виду, батюшка? Ступеньки?

Вот так, подумал отец Варфоломей. Ты полагаешь, что перед тобой мальчик, и вдруг открываешь, что он живет не как растение, он думает о жизни, пытается понять ее механизм, рассуждает о ней, как взрослый. Ну да, кстати вспомнил отец Варфоломей, ведь мозг созревает уже к пяти годам; дальше происходит только упаковка: у большинства — памятью, и лишь у некоторых — механизмами мышления. Что и определяет тип души. Если б я мог знать, подумал он о Сане, какой выбор сделала его душа!..

— Это очень сложный вопрос, сын мой.

— Даже для вас, батюшка?

— Даже для меня. Ступеньки… Смотря какую лестницу ты имеешь в виду. Если внешнюю, социальную, — это лестница успеха. Если внутреннюю, духовную… — Отец Варфоломей сделал вынужденную паузу. Ах, если б не всенощная, если бы мозги были свежими, — уж он бы нашел какие-то простые слова. Простые — но единственные. А так приходится брать то, что лежит под рукой. — Это лестница к себе. К тому себе, каким тебя задумал Господь…

Кажется — так.

На этот раз Саня не ответил сразу. Такая простая мысль: оказывается, лестница не одна, их две. Хочется на обе. Чтобы подниматься по обеим одновременно… Что-то ему подсказывало, что надо бы отдать предпочтение внутренней. (Одна чаша весов стала перевешивать, пошла вниз.) Она ближе Сане. Комфортней его душе. Но… но ведь он был всего лишь парнишкой, которого только начала затягивать стремнина жизни. (Чаши замерли в неустойчивом равновесии.) Там, в большом мире, было так интересно! Достаточно отдаться течению — и понесет… (Теперь перевесила другая чаша.)

Саня растерялся — но только на миг. Ведь было что-то в его душе — далекий огонек — маленький костер в ночи, возле которого терпеливо поджидал его Господь (этот образ подарила Сане его мама), — и пока идешь через ночь к Господу (это от Него передаются и отвага, и силы, чтобы преодолеть отчаяние), — можешь не сомневаться: все беды останутся позади (не держи зла в памяти, сын мой, говорил ему отец Варфоломей, даже самым малым не обременяй свою душу), и ты обязательно дойдешь до Господа, и сядешь рядом с ним возле костра, и душа твоя наконец отдохнет…

— Ты колеблешься? — спросил отец Варфоломей. — Подсказываю: всегда (в этом правиле нет исключений) — если хочешь что-то получить — нужно от чего-то отказаться. Чтобы взять — нужно сперва освободить руку.

Он понимал Саню. Жизнь была скудная, для многих — страшная, но время — романтичное! Тут никак нельзя без восклицательного знака. Волна синусоиды была в восходящей фазе, их страна очередной раз в своей истории переживала молодость. Пусть не вся страна, пусть только ее молодое поколение, но это было, было! — парадоксальный энергетический взрыв. Очередной раз их страна возрождалась, как феникс из пепла. Какая еще страна может похвалиться таким феноменом бессмертия?.. Мальчишки мечтали стать летчиками (как Чкалов), полярниками (как Папанин), танкистами (как артист Крючков). Это обещало возможность повидать мир (в пределах Страны Советов, ведь за ее пределами был враждебный, испорченный мир; испорченный культом наживы и неравенством). Посвятить жизнь деланию денег не мечтал никто. Во-первых, не было достойных образцов. Во-вторых, все были одинаково бедны (ну, не все — но в огромном большинстве; даже товарищ Сталин спал на солдатской кровати, накрываясь тонким шерстяным одеялом, ходил, как мужики, в сапогах, в косоворотке, подпоясанной тонким кавказским ремешком, или в полувоенной — тоже простой — одежде). В-третьих — и это самое главное — народ был сплочен идеей, мечтой о близком прекрасном будущем. Прекрасным для всех. Для каждого. Народ был, как стальной шар, который катился по проложенному товарищем Сталиным желобу. Чем не искушение — кинуться в этот мир, жить общей жизнью, общим дыханием, общей мечтой?..

Тут самое время подробней рассказать о Сане Медведеве. Иначе — по отдельным штрихам — может о нем сложиться неверное представление.