Мой истинный враг - Крис Карвер

хочет излечиться, хочет успокоить свою душу прощением и, кажется, у нее это начинает получаться.

Когда с ужином закончено и все перебираются в гостиную, чтобы выбрать фильм для совместного просмотра (кстати говоря, Ребекка никогда не участвовала в таких посиделках, а вот теперь садится рядом с Мэттом на полу, потому что на диване все не поместятся), Натали вдруг просит всех внимательно ее выслушать.

– Я долго об этом думала, – говорит она и, поймав взгляд Джозефа, как будто набирается храбрости. – Все время ждала какого-то знака. Все время искала лучшее время, но прямо сейчас – самый лучший момент, и я… Оливер, прости меня.

В ее голосе звенят слезы, и Ребекке становится не по себе. Всем становится не по себе.

– Мы ведь уже обсудили, Натали.

– Нет. Ты мой брат. А я не помогла тебе, – она смотрит на него с сожалением. – То, что произошло тогда с нашей семьей, с семьей Ребекки – полностью моя ответственность.

– Мам, все не так, – начинает Мэтт…

– Пожалуйста, Мэттью, дай мне договорить. Я не научила своего сына сохранять контроль в полнолуние. Я не научила своего брата договариваться с людьми. Я была полна амбиций, должность альфы стаи настолько поглотила меня, что единственно верным решением для меня показалось – выслать вас обоих из страны. И это было моей ошибкой.

– Мама, ты все делала, чтобы обезопасить нас. И Ребекку.

– Я так перед тобой виновата, дорогая, – говорит Натали, повернувшись к ней. – Перед твоей семьей. И перед моей семьей тоже. И я ничего не могу изменить, но я могу пообещать вам уверенность в завтрашнем дне.

Она делает паузу.

Ребекка смотрит на Мэтта, а он в ответ гладит ее по коленке.

Это сложный разговор. Страшный разговор. Но он необходим, чтобы расставить точки там, где они еще не стояли.

– Я думаю, мне пора оставить свою должность, – говорит Натали в тишину.

– Нет, мам, – шепчет Эстер.

– Я все обдумала. И мы с вашим отцом пришли к общему мнению, что пора бы нам уйти на покой и спокойно встречать старость в маленьком домике у озера.

Она улыбается. В комнате повисает такая густая, плотная тишина, что мурашки ползут по телу.

– Но как же так, мама? – спрашивает Мэтт.

– Филип будет для вас лучшим альфой, чем я.

– Это неправда,– отвечает Филип.

Но все они знают, насколько Филип справедлив и добр, насколько он умен и сердечен, поэтому ни у кого нет желания спорить.

– Дорогой, – Натали встает и подходит к Филипу, беря его за руку. – Я хочу передать тебе силу. Это лучшее, что может со мной случиться, поэтому, прошу, не сопротивляйся ей.

Они смотрят друг другу в глаза и, спустя пару секунд, Филип сдается.

– Для меня это будет честью, – сообщает он, крепко держа маму за руки.

Ребекка чувствует, как у нее перехватывает дыхание от подступающих слез.

Глава 32

Ночь постепенно подходит к концу, а они продолжают сидеть в гостиной. Говорят, говорят, говорят.

Ребекка никогда не проводила столько времени с Сэлмонами, но сегодня это кажется самым правильным решением на свете.

Она укладывается головой на колени Мэтта, он гладит ее волосы, перебирая пряди пальцами и иногда, наклоняясь к ней, шепчет, что любит ее до безумия.

Ребекка с трудом дышит.

В какой-то момент отключается электричество, и оборотням не нужен свет, чтобы хорошо видеть, а Ребекке он просто не нужен.

Прямо сейчас она чувствует, как Мэтт вырисовывает пальцами круги на ее ключицах, как он касается тоненьких лямок ее бюстгальтера, и это могло бы быть чем-то вроде начальной стадии прелюдии перед сексом, но это не оно.

Это просто прикосновение. Просто желание чувствовать кожу кожей. Мэтт любит трогать ее, потому что так его запах остается на ней, и это нечто восхитительное. Нечто настолько интимное, что только они вдвоем могут это понять.

И ей бесконечно приятно просто знать, что она – часть этого мира и этой жизни. Что она – член этой семьи.

В ее кармане вибрирует телефон. Она вынимает его и читает сообщение, параллельно слушая рассказ Джозефа о том, как они познакомились с Натали. Это рассказ для Нолана, но Ребекке тоже чрезвычайно интересно, потому что прежде у нее даже в мыслях не возникало об том спросить.

«Я у твоего дома, – пишет Мартин. – Мы можем поговорить?»

Она извиняется перед Мэттом и остальными, и все понимают, что ей нужно уйти, ведь Мартин не написал бы, не будь это столь важно.

– Что случилось? – Ребекка садится в его машину.

Мартин выглядит разбитым, еще бы, они с Эммой попрощались не лучшим образом, а ведь ему совсем скоро придется уехать навсегда.

– Что ты решила? – спрашивает он. – Ты поедешь с нами?

Ребекка смотрит на него и беззвучно извиняется. Она прекрасно понимает, что Мартину было бы легче, если бы она поехала, несмотря на его слова у дома Эммы.

Ведь так он мог бы чувствовать свою связь с ней.

Так у него, у них обоих, всегда был бы шанс вернуться.

– Нет, – она мотает головой.

Мартин смотрит на нее так, словно заново узнает.

Словно они только сейчас знакомятся друг с другом, и не было бесконечных тренировок, совместных изучений теории, штудирования энциклопедий по оборотням и всего остального.

– Но почему? Тебе ведь было так сложно здесь, в этой семье.

Ребекка понятия не имеет с чего начать.

С того, что она всегда была не права?

С того, что эта семья заменила ей ее родную семью?

С того, что Мэтт стал для нее всем на свете, и она ни за что в жизни больше не сможет от него отказаться?

Или с того, что прямо сейчас, в эту самую минуту, начиналась ее новая жизнь. Без обид и слез. Без желания отомстить. Без злости и попыток найти справедливость.

Справедливости нет, есть только случай, а еще судьба, которая затянула их во все это дерьмо, и теперь только ей решать – выбираться из него или окончательно погрязнуть.

– Потому что я устала бегать, Мартин, – спокойно отвечает она.

Никогда еще не душе не было так свежо.

Луна медленно растворяется в рассветном небе. Осталось совсем немного до момента, когда солнце поднимается над горизонтом и озарит собой этот прекрасный дом и этих измученных годами людей.

– Ты уверена, что это твои настоящие чувства? – спросил он с опаской.

– Нет, не уверена. Возможно, это все Мэтт и наша с ним связь. Возможно – какой-то дурацкий Стокгольмский синдром. Или еще черт знает что.