Яшмовая трость - Анри де Ренье

— Увы, господин полковник, я знаю только то, что вот уже двадцать пять лет, как я служу королю, и ни разу я не пролил за него каплю крови, ни разу, в силу какого-то невезенья, меня даже не задела мушкетная пуля. А между тем, сударь, я себя не щадил, и во всех делах, где участвовал наш полк, я был на месте. Но ничто меня не берет. Я вел себя не хуже других. Пули и ядра не хотят меня знать. У меня нет ни одной раны, господин полковник, и это — позор моей жизни.

И г-н де Ларжери поднял в отчаянии свои длинные руки.

— Ах, сударь, как мне теперь вернуться к своим в таком виде, как сейчас? Какова будет моя старость? А я-то мечтал закончить свою жизнь с доброй деревянной ногой или одной из тех славных ран, которые служат украшением солдата! Что станут говорить обо мне, когда увидят меня возвратившимся целым и невредимым, между тем как столько храбрых офицеров погибли во славу короля? И вот, сударь, я подумал, что вы мне не откажете в моей последней попытке, в этой моей последней ставке. Это, сударь, то, что я хотел вам сказать. Не согласитесь ли вы на просьбу старого офицера, который хочет лишь исправить несправедливость, нанесенную ему судьбой?

Г-н де Ларжери, впервые за всю свою жизнь проявивший красноречие, замолчал и в тоске отирал лоб, ожидая ответа г-на де Бревана. Тот встал, торжественно снял шляпу и отвесил ему глубокий поклон:

— Пусть не говорят, сударь, что я лишил вас такого прекрасного случая. Вы поведете атаку, потому что интересы короля совпадают в этом деле с вашими.

— На следующий день, — добавлял маршал де Бреван, — атака состоялась в назначенный час, и это была одна из самых кровавых схваток, в которых я имел честь участвовать. Тьерашский полк покрыл себя славой, так как неприятель оказал отчаянное сопротивление; но в результате жестокой рукопашной мы овладели траншеями. Каждая из наших частей потеряла три четверти своих солдат и офицеров, и там я приобрел этот прекрасный шрам, который впоследствии госпожа де Бреван, смеясь, сравнивала с повязкой Амура. Что касается доброго господина де Ларжери, он получил то, что хотел. Его нашли под грудой трупов, полуголым, потому что его форма обратилась в лохмотья. Мы думали, что он мертв, однако в то время, как хирург считал его раны, он открыл глаза и его губы зашевелились. Его голос был так слаб, что не доходил до моего слуха. Я понял, о чем он хотел спросить, и, наклонившись к нему, я крикнул:

— Ну, господин де Ларжери, все в порядке: укрепление взято, и вы получили четырнадцать ран!

Выражение необычайной радости появилось на его истерзанном лице, и, когда через несколько минут он испустил дух, лицо его еще сохраняло печать героического удовлетворения, делавшего его истинным образцом солдата, который рад умереть на службе короля и Франции.

И маршал де Бреван, заканчивая свой рассказ о г-не де Ларжери, всякий раз тер пальцем уголок глаза, оттого ли, что у него чесался шрам, а быть может, оттого, что его более, чем он хотел показать, волновало воспоминание об этом достойном человеке, смиренное воинское честолюбие которого пули и штыки разом удовлетворили. 

СЛУЧАЙ ИЗ ЖИЗНИ ГЕРЦОГА Д'АЛЕРИЯ 

Он был великолепен и необычаен, этот герцог д'Алерия, недавно умерший в Неаполе, где я его видел проездом в 1663 году, когда он уже состарился. Провидение позаботилось о нем, одарив знаменитыми предками, и природа постаралась сделать его совершеннейшим своим творением, потому что в молодости он был одним из первых красавцев королевства, принадлежа к числу виднейших лиц его как по знатности своей, так и по богатству.

Огромные имения, дворцы в Неаполе и Палермо, виллы для отдыха в различных местах — все это позволяло ему занять одно из первых мест при дворе и в государстве, и нет сомнения, что он достиг бы высших должностей, если бы ему пришла охота их добиваться; но, вместо того чтобы служить своему честолюбию, герцог д'Алерия, наоборот, казалось, прилагал все усилия, чтобы насколько возможно освободить себя от тягот общественной жизни, за что некоторые строгие судьи порицали его, ибо он, без сомнения, преуспел бы в ней, так как даже враги его соглашались в признании за ним сильного и гибкого ума, равно как и твердости суждения.

И в самом деле, герцог был наделен от рождения всеми талантами и дарами. Его воспитание, вверенное лучшим учителям, сделало из него одного из светочей его времени. Он превосходно знал историю и геральдику и даже был сведущ в физике и богословии. Он проявлял также большую склонность к искусству. Статуи и бюсты в изобилии украшали вестибюли и галереи его вилл и дворцов. В отношении предметов древности он не довольствовался теми, которые приносили ему продавцы. Он искал их сам, и по его приказанию производились раскопки, обнаруживавшие эти благородные останки прошлого. В этих предприятиях не раз случай благоприятствовал ему, в особенности когда им была найдена Венера Победительница, творение резца Праксителя, украсившее собою коллекции герцога. Он поместил эту Венеру в садах своей виллы в Баиде, и, чтобы укрыть ее, он велел построить мраморный храм с колоннами. Часто герцог проводил долгие часы перед богиней, в то время как музыканты, спрятанные в боскете, наигрывали сладостные мелодии.

Но если герцог д'Алерия пламенно восхищался красотою богинь, он не был нечувствителен и к женской красоте. Однако, рожденный, чтобы возбуждать в себе любовь, герцог д'Алерия не казался способным сам ее сильно чувствовать.

Никогда не видели его влюбленным в какую-нибудь из знаменитых красавиц того времени. Он ревниво избегал замешивать свое сердце в свои похождения. Равным образом он не склонен был приобретать желательные ему милости ценою тысячи маленьких любезностей, которыми женщины, самые доступные и расположенные к любви, пытаются оправдать в собственных глазах свою уступчивость. Но если сопротивление не являлось средством привлечь внимание герцога, то какую бы предупредительность ни выказали к его желаниям, она