Поющая в репейнике - Анастасия Машкова

Трофим смущенно глядел на фотографию киношного гуру. Он ни капельки не был похож на русского дальнобойщика. Но для Мани Седов готов был стать хоть Гаем Юлием Цезарем – только бы она ожила, стряхнула с себя эту страшную оторопь, забыла унижение, боль.

– Ну, что-то еле уловимое… может быть… – мямлил он.

– Да ничего не еле! Патриций, легионер – вот кто ты у меня! – с гордостью заявляла Маня, вручая ноутбук Трофиму. Он краснел и спрашивал, хочет ли она еще сырников?

– Нет, спать буду. Закрой занавески – мешает свет.

Маня снова была апатичной, отворачивалась к стене. Трофим подъезжал к окну и поправлял тяжелую занавеску: апрельское солнце ликовало и дразнило, ложась широкими яркими полосами на постель его любимой.

Трофим не рассказывал Мане о звонках Супина. Впрочем, она сама запретила даже упоминать имя этого человека. Один раз Седову пришлось пригрозить пьяному Полкану, который орал, что намеревается прийти и, если надо, выломать дверь, чтобы объясниться с Маней и «вырвать ее у проклятого инвалида». Тут Трофим не выдержал и, вспомнив все известные ему ненормативные словесные конструкции, эмоционально объяснил, что, не задумываясь, пустит в ход газовый пистолет, с которым не расставался в поездках. И если Супин сомневается в стрелковых качествах соперника, то может приезжать и удостовериться, что Трофим был когда-то одним из лучших стрелков в армии – выбивал десять из десяти.

– Сумасшедший калека! Урод! – выпалил Супин и бросил трубку.

Больше он не появлялся в их жизни…

Трофим нанял сестру милосердия, застенчивую молчаливую женщину. Она не только ухаживала за Трофимом и Машей, но готовила и убирала в доме. А еще она подолгу сидела, шевеля губами, рядом с Маней, которая лежала на спине, запрокинув голову, и смотрела в потолок болезненными горящими глазами. Посиделки эти очень успокаивали Голубцову.

– Мне с вами не страшно, Сонечка. Хорошо… – сказала ей как-то Маня.

– С молитвой все хорошо, – улыбнулась сестра. – Вы бы встали, походили. И Трофиму Евгеньевичу помогли. Он ведь с ног сбился… образно говоря, – Сонечка смутилась.

– Куда он все звонит? – с тревогой спросила Маня, прислушиваясь к голосу Трофима, который говорил в кухне по телефону.

– Про операцию договаривается. Дай-то Бог! – тихо произнесла сиделка.

– В Америке?!

Маня быстро села.

– Да в какой Америке! – отмахнулась Сонечка. – Очень хорошего специалиста порекомендовали вашему брату в московском госпитале. Надеюсь, завтра мы с ним поедем на прием к этому врачу.

Маня стремительно вскочила:

– Поедете? Без меня?! Да что же я лежу, квашня несчастная!

Маня стала судорожно надевать халат, рукава которого никак не хотели слушаться. Впрочем, голова тоже Мане едва подчинялась: казалось, комната пустилась в морское плавание. Покачнувшись, Маня закрыла глаза. Но тут же, сцепив зубы, заставила себя держаться на ногах ровно.

– Правильно, Маша, вот это вы молодец! Ваш брат нуждается в поддержке, – улыбнулась Сонечка.

– Он мне не брат, Соня. Он… мой любимый, самый близкий человек.

– Я знаю, Маша. Знаю, – сестра милосердия кротко и тепло смотрела на Маню.

– А я вот долго этого не знала. Слишком долго… – Маня резко провела ладонями по лицу, отгоняя слезы – первые слезы за пять беспросветных недель.

Маня вышла из комнаты и тихо подошла к двери кухни, за которой Трофим жестко и деловито говорил кому-то:

– Да, квартира невелика, вы правы, но она в идеальном состоянии – это первое. И второе – она прекрасно расположена. Близость к метро и в то же время – парк, вся инфраструктура…

Вдруг он осекся.

– Д-да, продажа срочная, – задумчиво сказал он и тяжело вздохнул. – Хорошо, я понимаю, что из-за срочности покупателей выбирать не приходится. Давайте подождем еще пару дней, и, если желающих на мою однушку больше не окажется, я соглашусь на эту скидку. – Он положил трубку, и Маня открыла дверь.

– Ты твердо решил продавать квартиру, Тосик? – растерянно спросила она.

Седов резко дернул коляску, увидев растрепанную, бледную и невероятно встревоженную Маню.

– Да, Манюнь, тут, кажется, решается вопрос с операцией. Деньги нужны… Но ты, ради Бога, не беспокойся! Я ведь снимать могу жилье. Если все пройдет удачно, то вернусь к работе, как-нибудь налажу нормальную жизнь. Ну… а если не повезет… то все равно еще куча денег останется, – Трофим отвернулся, подъехал к плите, переставил кастрюльку с одной конфорки на другую.

Холодильник, к которому прислонилась Маня, рыкнул и стал набирать обороты, будто собирался взлететь.

– Что ты несешь, Трофим? Что ты?..

Она подошла к Трофиму, пытаясь поймать его взгляд. Но Седов отворачивался и подносил руки ко лбу, будто закрывался от Мани.

– Это – наш дом, наш общий дом! И наша общая с тобой жизнь. Завтра я поеду с тобой в клинику, и мы сделаем операцию, и ты еще будешь носить меня на руках, как какую-нибудь императрицу. Римские императоры носили своих императриц, как ты думаешь?

– Смешная ты, Манька. Из меня римлянин, как… как… из «уазика» «вольво»! – улыбался и прятал лицо Трофим.

– Помолчи, – она вдруг, резко развернув инвалидную коляску, нагнулась и с силой прижала свои губы к его губам. Трофим попытался отстраниться, процедил:

– Не жалей меня, не надо.

– Помолчи и… поцелуй меня!

Она встала на колени, с силой прижалась к Трофиму, обхватила его руками, будто боясь, что он оттолкнет ее.

– Ну, обними же, обними меня, родной…

Трофим осторожно тронул ее подбородок, стараясь поднять и рассмотреть Манино лицо, залитое слезами, и стал целовать его нежно, с благоговением.

Холодильник вдруг охнул и затрясся, будто в предсмертном припадке.

Маня на миг оторвала свои губы от губ Трофима и, вдохнув как перед рывком, выпалила:

– Когда мы сделаем операцию и начнем обустраивать все в нашем доме, то первым делом выкинем этот жуткий агрегат.

– Да, да… – пробормотал Трофим и приник к ней нетерпеливым, требовательным поцелуем…

Маня решает пройти в свою комнату, чтобы прилечь: в последнее время ее одолевают сонливость и страсть к выпечке. Пончики она готова есть с утра до вечера. Встать, наесться пончиков и лечь, чтобы провалиться в блаженную дрему, в которой снова вокруг нее будут витать пончики, хворост и чак-чак.

Когда Маня приходила последний раз в женскую консультацию, ее отчитывала и пугала врачиха: «Ладно, сами растолстеете, хуже всего – ребенка раскормите, мамочка! Нужно вам – с ожиревшим ребенком мучиться? Куча болезней приплюсуется. А ведь это вполне возможно, учитывая наследственность. Вон какой папа у малыша полный, да и вы – не дюймовочка».