Внеклассные занятия (СИ) - Катя Кошкина

Тишина нависает над нами, ощущаясь как дыхание вечности. Несмотря на громкую музыку, я слышу лишь глухую тишину. Легко и практически невесомо Даня дотрагивается моей щеки кончиками пальцев, скользнув от виска до подбородка, пуская электрический разряд по всему моему телу.

— Это пройдет… — выдыхает он, успокаивая будто самого себя. — Не сразу, но довольно скоро. Должно пройти. Ты должна идти дальше. У тебя получится, я уверен. Ты сильная. Сильнее меня и очень многих. Тебя не так просто сломить, как ты сама считаешь.

— Я никуда не пойду без тебя. Ты мне нужен, чтобы двигаться дальше! Неужели ты сам этого не видишь?!

— Но не такой, как я нужен тебе. Это я вижу и знаю наверняка. У тебя впереди еще несколько лет учебы, и не думаю, что тебе пойдет на пользу вечная нервотрепка со своей семьей, которая тебе очень нужна. Я же постараюсь вынести для себя какой-то урок. Для нас обоих это будет уроком, чтобы впредь не ломать дров так безумно слепо.

Его лицо совсем близко с моим. Я чувствую его дыхание, ловлю каждое слово и, если немного потянуться, я могла бы коснуться своими губами его губ. Но что-то останавливает меня. Между нами вырос и окреп невидимый барьер.

— Когда вечно правильная делает что-то не так — это первостепенно бросается в глаза. — монотонно произносит он, скользнув ладонью по моей шее и зарываясь пальцами в волосы. — Про это нельзя было забывать. Но даже лучше, что все вышло так и именно сейчас. Потом было бы хуже… Намного.

— Куда хуже? — упираюсь лбом в его подбородок, обессиленно поникнув, совершенно изнеможенная от вышедших из меня эмоций. — Скажи мне только одно… Я хочу это слышать… Знать… Хочу…

— Ты много значишь для меня, — он прижимает меня к себе, укачивая в руках как ребенка, гладя по волосам, понимая с полуслова, о чем я прошу сейчас. — Но это не имеет значения. Теперь уже не имеет.

— Имеет. Как я теперь смогу уйти, услышав это?

— Уйдешь, — он отрывает от себя мои руки, дрожащие сейчас ощутимо сильно. — Уйдешь и перестанешь делать глупости. Еще не все устаканилось — нельзя расслабляться.

— Нет, не прогоняй меня! — шепчу я сорвавшимся голосом, когда Даня распахивает передо мной дверь. — Пожалуйста…

— Все, Кристина! Все… — он отпускает мои руки, когда я оказываюсь на площадке подъезда.

Еще секунда и дверь снова захлопывается, закрывая за мной прошлое. С трудом перебирая ногами, я подхожу к первой ступеньке лестницы, ведущей вниз. Не в силах больше стоять, я опускаюсь на нее, пряча лицо в ладонях. Какое же голимое это ощущение — чувствовать себя неживой. Все внутри окаменело, и если бы меня кто-то сейчас ударил — я бы не почувствовала. Глаза пересохли, будто в них песка насыпали, и не было ни одной слезы, хотя отчаянно хотелось реветь навзрыд. Все скопилось внутри, свернулось в твердый комок, приносящий какую-то иную боль, нежели физическую. Стало даже страшно, но я обрадовалась этому чувству, так как несколько секунд назад меня покинули абсолютно все эмоции и мысли. Так дальше нельзя. Большего я не выдержу. Все, Кристина. Все…

========== 37. Жизнь. ==========

Следующие несколько дней, или же неделю я вряд ли могла осмыслить свое существование. Механизм внутри меня позволял мне жить, выполняя какие-то необходимые человеческие функции. Не видя снов, я спала ночью, затем с отстраненным видом шла в гимназию, где призраком скрывалась за спинами одноклассников на последней парте, рисуя в тетради синей ручкой шаровидные цветы и какое-то нелепое половинчатое солнце над ними. Отчасти ходила я на учебу, лишь для того, чтобы уйти из дома, не вникая в темы уроков, не записывая задание на дом, так как приходя домой я с головой залезала под одеяло, закрывала глаза и лежала так до поздней ночи, когда сон, наконец, окутывал меня призрачным туманом беспамятства.

Странно, но учителя не трогали меня на уроках, не вызывали к доске, а лишь с каким-то сочувствием в щенячьих глазах поглядывали в мою сторону, видимо все еще ожидая с моей стороны красочный бунт мятежника. А мне уже не хотелось сопротивляться, бороться, доказывать кому-то что-то с пеной у рта. И если бы я была хотя бы немного слабее… Если бы не блокировала все свои мысли, воспоминания… Думаю, все бы кончилось трагичнее, чем есть сейчас. Не для меня. Для тех, кому еще не все равно. Странно, но только сейчас я воспринимаю каждую личность в своем окружении не так, как раньше. Ближе что ли… Почему-то теперь я не злюсь на мать. Мне ее жалко. Жалко видеть то, что ей почти так же плохо, как мне. Моя боль отражается в ней и по той же системе возвращается обратно. Мрачный вид отца, который сейчас приходил к нам почти каждый день, вещал намного больше, чем слова. Могла ли я допустить то, что им может быть еще хуже, если сломаюсь я? Я всегда жила, прислушиваясь только к своим желаниям, а теперь единственные о ком я думаю хотя бы раз в день — это мои родители. Они всегда будут рядом. Не предадут, не осудят, не прогонят, захлопнув дверь. Как бы я не обижалась на них за чрезмерную заботу, не могу винить за то, что моя жизнь для них дороже сейчас, чем для меня самой.

Так прошла неделя, неторопливо началась другая, игнорируя безмятежное существование тени, в которую я превратилась. Неожиданным для всего класса стало известие о том, что историю теперь будет вести завуч Екатерина Сергеевна — историчка самых тяжелых давних дней гимназии, с закоренелым опытом полицая. Тут же на наш выпускной класс посыпались многочисленные «тройки» и «двойки», бесконечный поток контрольных и самостоятельных. Восставший зверь бесчинствовал на чужой территории — по-иному не назовешь.

— Кристина, нам с тобой нужно зайти к Геннадию Ивановичу, — после уроков обратилась ко мне новоявленная историчка, упомянув имя нашего директора. — Нужно кое о чем поговорить…

Тогда я еще и представить себе не могла, что предвещает эта встреча с директором. И если бы знала хотя бы о теме разговора — сбежала, как по-детски не выглядел бы мой поступок.

Битый час вокруг да около ходила Екатерина Сергеевна, выспрашивая меня о деталях моей взаимосвязи с бывшим учителем истории. Геннадий Иванович лишь сочувственно выглядывал из-под своих очков в мощной оправе, не мешая сердобольной тётечке сокрушаться над поруганной честью несовершеннолетней ученицы.

— Кристина, девочка, пойми то, что ты расскажешь — может быть очень важным, — тонкие губы завуча сложились в еще более узкую бледную полоску. — Может, он действовал силой? Как-то воздействовал? Влиял? Ты же знаешь, что Даниил Евгеньевич поступил очень плохо. Он должен понести наказание. Учителю не пристало так обращаться со своими учениками…