Когда мое сердце станет одним из Тысячи - Аманда Дж Стайгер

не выставили счет за парковку и не арестовали за бродяжничество. Иногда я заполняю анкеты на вакансии, но и сама не знаю, зачем это делаю. У меня нет телефона, поэтому со мной никто не может связаться, даже если бы очень захотел. Я стала предельно честной, я получаю извращенное удовольствие, отвечая на вопросы так, что моя анкета точно окажется в мусорном ведре. На вопрос «Зачем вам нужна эта работа» я пишу: «Бездомная. Хочу есть». На вопрос «Почему вы ушли с предыдущего места работы» я пишу: «Начальница пыталась убить моего друга». Когда они спрашивают о самом большом моем недостатке, я пишу: «Я разрушаю все, что мне дорого».

Я несколько минут сижу в машине, глядя в пустоту. У меня больше не осталось наличных, даже двадцатки, припрятанной в бардачке на черный день. Скоро я стану просить мелочь, сидя на тротуаре, как тот старик. Ненавижу попрошайничать, но острый режущий голод становится все сильнее. Я могла бы продать машину, но тогда мне негде будет спать. Я уже заложила свой ноутбук.

Я смотрю на уровень топлива и понимаю, что осталось меньше четверти бака. И когда оно закончится, я не смогу заправиться, пока каким-то чудом не раздобуду денег.

Я забираюсь на заднее сиденье и открываю сумку. Высушенная гвоздика все еще лежит на мятой куче футболок.

Это все, что у меня осталось от Стэнли. Даже сейчас я не могу ее выбросить.

Он, конечно, не в парке. Но я все равно еду туда и оставляю машину через дорогу. Снег хлопьями летит с неба, пока я иду через лужайку к лавочке, где впервые увидела его. Рукой в перчатке я счищаю с лавки снег и сажусь.

Меня одолевает тяжелое утомление. Я валюсь на лавку и сворачиваюсь, подтянув колени к груди. Холод проникает в кости, я чувствую онемение, но есть в нем нечто успокаивающее. Кажется, что я могу просто испариться, и это будет совсем неважно. Так вот он — покой? Так вот она — свобода?

Веки смыкаются, и меня уносит в мутное пространство между сном и бодрствованием.

После смерти мамы я какое-то время провела в одном учреждении. Я мало помню из того периода. Некоторое время я просто парила в сером тумане. На периферии моего сознания возникали слова «кататоник» и «без сознания».

Постепенно я начала понимать, что нахожусь в комнате с бледно-зеленой плиткой на полу. Я начала замечать узоры на простынях, зернистость панелей под дерево на стенах, вкус вязкой зеленой фасоли, которую женщина в белом ложкой проталкивала мне в рот, и точное количество таблеток, которые они давали мне в маленьком бумажном стаканчике каждое утро и на ночь. Их было девять.

Однажды вечером женщина в белом заходит ко мне в палату, неся поднос с зеленой фасолью и курицей, рядом с которыми стоит бумажный стаканчик, полный таблеток. Она берет в руки стаканчик:

— Время ужинать и принимать лекарства, Элви. Открой рот и скажи «ааа».

Я медленно сажусь и провожу сухим языком по пересохшим губам. В голове раздается звук, как от наждачной бумаги. Взмахом руки я сбрасываю стаканчик и тарелку с едой, похожей на кашу, с подноса, и она размазывается по полу. Медсестра тихо вскрикивает.

Позже я узнала, что это первый раз за последние четыре недели, когда я двигалась самостоятельно.

В течение следующих месяцев состояние мое улучшается, что значит, что я начинаю ходить, без посторонней помощи пользуюсь туалетом и ем самостоятельно. Но внутри я твердая и пустая, словно от меня осталась лишь скорлупа. Я даже заплакать не могу. Каждое утро я смотрю в зеркало и жду, что у меня выступят слезы, но этого не происходит. Я ни слова не говорю ни докторам, ни медсестрам. Они думают, что я «деградировала» и потеряла все речевые навыки вследствие травмы. Но я не то чтобы не могу говорить, просто не хочу.

Поскольку в лечебнице особо нечем заняться, я много читаю, в основном книги о науке и поведении животных. Врачи, кажется, не понимают, что я могу читать, им кажется, что я просто разглядываю картинки или считаю слова. Меня это мало волнует, главное, что они мне не мешают.

Однажды в шкафу в рекреации я нахожу большую книгу европейского фольклора. Она в толстом кожаном переплете, страницы с блестящим золотым тиснением, а на них подробные картинки с драконами, рыцарями и лесами. Меня обычно не занимают сказки или история, но в этих иллюстрациях есть нечто гипнотическое.

Внутри я нахожу главу под названием «Подменыш», на иллюстрации к которой изображен рогатый тролль с улыбкой на морщинистом лице, вытаскивающий из колыбели младенца.

Сотни лет назад (говорилось в книге) люди верили, что тролли и эльфы живут в лесах и иногда эти сверхъестественные существа пробираются в деревни, чтобы похитить младенца и подложить на его место собственного отпрыска — существо, похожее на человека, но им не являющееся. Такое дитя называли подменышем.

Если ребенок начинал вести себя странно, родители пугались и думали, что он подменыш. Легенда гласит, что если начать издеваться над подменышем, избивая его или помещая в горячую печку, то похитители вернут настоящего ребенка родителям.

Интересно, скольких детей родители сожгли в печках или забили до смерти благодаря этому милому мифу.

Я подхожу к окну и с треском распахиваю его. Окна в рекреации открываются не полностью, чтобы мы не выпрыгнули, но щель достаточно велика, чтобы протиснуть в нее книгу. Я выталкиваю ее и наблюдаю за тем, как она, перевернувшись несколько раз, падает на асфальт с приглушенным стуком.

Обернувшись, я обнаруживаю в комнате медсестру.

— Ох, золотце, — произносит она, — тебя напугали картинки в этой книжке? Я могу тебе принести книжки подобрее, если хочешь.

Я наклоняю голову. Она на самом деле не ждет, что я что-то отвечу. Я ни разу ни с кем не заговаривала с того момента, как шесть месяцев назад попала сюда.

— Можете принести книги по квантовой механике, — отвечаю я, — мне бы хотелось узнать об этом больше.

У нее отвисает челюсть.

Она, конечно, сразу всем об этом рассказывает, и доктора начинают бомбардировать меня вопросами, отчего я сожалею, что вообще открыла рот.

Но я замечаю, что впервые за многие месяцы что-то ощущаю: беспокойство. Я хочу выбраться из этого места. Не знаю, что я буду делать, когда выберусь. Но мне все равно. Меня просто все здесь достало — запах, плитка цвета зеленого горошка, разваренная зеленая фасоль в каждый прием пищи. Я хочу снова увидеть животных. Настоящих, а не дурацких милых