Трагедия Игрек. Рассказы - Эллери Куин

Двое мужчин молчали. Лейн посмотрел на гладкую поверхность пруда, по которой скользили черные лебеди.

— С самого начала — когда я еще не прочитал план и лишь предполагал, что он составлен взрослым, — я предвидел возможность еще одного покушения на жизнь Луизы. Почему? Потому что, так как первые две попытки были ложными, а целью являлась смерть миссис Хэттер, казалось логичным, что преступник совершит еще одно «покушение» на Луизу, дабы усилить иллюзию, что убить хотели ее, а не ее мать… Я не мог быть уверен, что третья попытка не окажется успешной, в случае если преступник действительно захочет убить Луизу. Как бы то ни было, я не сомневался, что она произойдет.

Эту теорию подтвердила находка в тайнике дымохода пробирки с физостигмином — ядом, который еще не был упомянут в плане. Я заменил физостигмин молоком по двум причинам — чтобы избежать оплошности и чтобы дать Джеки шанс.

— Боюсь, я не вполне понимаю, как… — начал Бруно.

— Поэтому я и не мог сообщить вам, где нашел план, — отозвался Лейн. — Вы бы продолжали не понимать, пока бы не стало слишком поздно. Вероятно, вы бы расставили для Джеки ловушку, поймали его в дымоходе и арестовали… В каком смысле я дал ему шанс? Вот в каком. В рукописи неоднократно подчеркивалось отсутствие намерения отравить Луизу. Поместив в пробирку безвредную жидкость, я дал Джеки возможность осуществить без трагических результатов последнюю инструкцию плана — третью ложную попытку отравления Луизы. Я чувствовал уверенность, что он будет следовать плану до самого конца, и спросил себя: что сделает Джеки после того, как отравит простоквашу, как ему предписывали инструкции? В плане на этот счет не было подробных сведений — Игрек всего лишь упоминал, что он либо привлечет внимание к каким-то неполадкам с простоквашей, либо каким-то образом помешает Луизе выпить ее. Поэтому я наблюдал.

— И что же он сделал? — спросил окружной прокурор.

— Проскользнул в спальню с карниза и достал пробирку, где, как он думал, содержится яд. Я знал, что план предписывает добавить в стакан пятнадцать капель. Но Джеки, поколебавшись, вылил в стакан все содержимое пробирки. — Лейн сделал паузу и посмотрел на небо. — Это выглядело скверно — впервые он намеренно нарушил инструкции.

— И?.. — резко произнес Тамм.

Лейн устало посмотрел на него:

— Несмотря на то что план предписывал ему привлечь внимание к отравленной простокваше, прежде чем Луиза ее выпьет, Джеки этого не сделал. Он позволил ей выпить из стакана, наблюдая с карниза снаружи окна, и я видел разочарование на его лице, когда она выпила простоквашу и не обнаружила никаких признаков отравления.

— Боже милостивый! — воскликнул потрясенный Бруно.

— Не такой уж милостивый — во всяком случае, к этому бедному юному созданию… Моя проблема заключалась в том, что сделает Джеки дальше. Он уже не подчинился некоторым инструкциям, но теперь, когда план исчерпал себя, будет ли он действовать самостоятельно? Я твердо решил, что если Джеки на этом остановится и не будет предпринимать дальнейших попыток отравить Луизу или кого-либо еще, то я не стану никому сообщать о его вине, признаю себя побежденным и уйду со сцены. Мальчик должен был получить шанс избавиться от содержащегося в нем зла…

Инспектор Тамм выглядел смущенным, а Бруно сосредоточился на муравье, который тащил кусочек сухого листа.

— Я наблюдал за лабораторией, — продолжал бесстрастный голос, — единственным местом, где Джеки мог обзавестись очередной порцией яда — если бы захотел этого. К сожалению, так и произошло. Я видел, как он пробрался в комнату, снял с полки бутылку с надписью «ЯД» и наполнил пузырек ее содержимым, а потом ушел. — Лейн поднялся, ковыряя землю носом туфли. — Джеки приговорил себя, джентльмены. Жажда крови и убийства ударила ему в голову… Теперь он действовал по собственной инициативе — за пределами письменных предписаний и практически нарушая их. Я понял, что он неисправим и, оставаясь вне подозрений, будет представлять собой постоянную угрозу обществу. В то же время, если бы я разоблачил его, это привело бы к чудовищному зрелищу: мы обрекли бы общество мстить тринадцатилетнему ребенку за преступление, в котором, по сути дела, было повинно оно само…

Лейн умолк, а когда заговорил снова, его голос звучал по-другому:

— Эту трагедию можно назвать «Трагедией Игрек», как называл себя Йорк Хэттер. Он спланировал преступление, предназначая его для детективного романа, но создал чудовище Франкенштейна[62] в лице собственного внука, который осуществил план, пойдя гораздо дальше намерений Игрека. Когда мальчик умер, я решил притвориться потрясенным и не разоблачать его. Что хорошего могло бы из этого выйти? Для всех было лучше, что виновность Джеки осталась неизвестной. А если бы я сообщил о ней вам, когда ваше начальство и пресса требовали раскрытия дела, вы были бы вынуждены предать ее огласке…

Тамм собирался заговорить, но Лейн быстро продолжил:

— К тому же нужно было думать о Марте, матери Джеки, и, что еще важнее, о его младшем брате Билли, который также имел право получить свой шанс… При этом, инспектор, я не собирался позволить причинить вам вред. Если бы, например, вас понизили в должности за то, что вы не смогли поймать преступника, мне пришлось бы сообщить вам разгадку, чтобы вы могли сохранить свое положение…

— Благодарю, — сухо сказал Тамм.

— Но когда прошло два месяца, протесты заглохли и вы не пострадали, у меня больше не было причин утаивать факты от вас — как людей, а не служителей закона. Я только надеюсь, что с человеческой точки зрения вы поймете мои мотивы и сохраните в тайне ужасную историю Джеки Хэттера.

Бруно и Тамм молча кивнули — оба выглядели задумчивыми и подавленными. Внезапно инспектор, сидевший на траве, выпрямился и прижал колени к широкой груди.

— Мне кое-что непонятно в последней фазе дела. — Он сорвал травинку и начал жевать ее. — Каким образом мальчик ошибся и выпил за ужином отравленное молоко, предназначавшееся Луизе Кэмпион?

Лейн не ответил. Отвернувшись, он сунул руку в карман, достал кусок хлеба и стал бросать крошки в пруд. Лебеди грациозно подплыли к нему и начали клевать крошки.

Тамм наклонился вперед и похлопал актера по колену.

— Вы не слышали, что я спросил, мистер Лейн?

Окружной прокурор неожиданно поднялся и так сильно ущипнул инспектора за плечо, что тот вздрогнул и уставился на него. Лицо Бруно побелело, а подбородок окаменел.

Лейн медленно повернулся и устремил страдальческий взгляд на двоих мужчин.

— Пошли, инспектор, — странным тоном произнес Бруно. — Мистер Лейн устал. Нам лучше вернуться в город.

Рассказы

«РАЙТСВИЛЛСКИЕ НАСЛЕДНИКИ»

Когда умер Сэмюэл Р. Ливингстон, трое детей похоронили его на кладбище Твин-Хилл, торопливо похлопали по плечу мачеху и отправились на поиски цивилизации. В Райтсвилле их ничто не удерживало — там даже не было могилы их матери. Первую миссис Ливингстон родом из Бэк-Бей[63] похоронили в Бостоне. «Я была достаточно надолго похоронена в Райтсвилле», — объяснила она в своем завещании.

Вторая миссис Ливингстон, урожденная Белла Блуфилд, выросла по соседству с Сэмом Ливингстоном и никогда никому не рассказывала, что почувствовала, когда он отправился за женой в Бостон. Но когда мать детей Сэма умерла, Белла все еще ждала в соседнем доме. Сэм женился на ней, как только позволили приличия.

— Тебе придется быть для них матерью, Белла, — предупредил он.

— Я буду, Сэм.

Но этого не произошло. Сэмюэл Младший, Эверетт и Оливия, возвращаясь домой из частных школ и увеселительных поездок по Европе, целовали мачеху в щеку, вежливо осведомлялись о ее здоровье, хвалили пироги со смородиной, а потом снова уезжали и забывали о ее существовании. С самого начала они обходились с ней ласково, но слегка насмешливо, как с преданной старой служанкой.

Если не принимать во внимание редких лощеных писем от Сэмюэла Младшего, случайных шутливых открыток от Эверетта или сообщений об очередном замужестве от Оливии, дети Сэмюэла Ливингстона после смерти их отца исчезли из жизни Беллы.

Она старела в одиночестве, пытаясь заполнить его собраниями женского комитета и организационными ленчами, столь дорогими сердцам пожилых леди. А после начала приступов и предупреждения доктора Конклина Фарнема, что ее сердце уже не так надежно, Белла поселила у себя Эйми Апем.

Эйми родилась на нижнем краю Хилл-Драйв, среди тенистых деревьев и домов колониального периода. Будучи сиротой, она воспитывалась вдовствующим дядей, доктором Хорасом Апемом, чья практика среди бедняков Лоу-Виллидж была самой обширной и самой низкооплачиваемой в Райтсвилле. Потом доктор Апем сам начал болеть, и Эйми во время его последнего продолжительного недуга пришлось бросить медицинские курсы в университете Мерримака, чтобы ухаживать за ним. Ее дядя умер, не оставив ничего, кроме не оплаченных пациентами счетов; дом продали за долги, и Эйми оказалась без жилья и средств к существованию. Поэтому она ухватилась за предложенную Беллой Ливингстон работу платной компаньонки.