Самая страшная русская трагедия. Правда о Гражданской войне - Андрей Буровский

В трудовых отрядах и армиях уже в конце 1917 года создан режим концлагеря: каторжный, по большей части бессмысленный труд.

8 сентября 1918 года официально создаются настоящие концентрационные лагеря: с колючей проволокой и штатом охраны. Теперь можно не только пытать и расстреливать. В августе 1918 года Ленин пишет буквально следующее: «…провести массовый террор… сомнительных запереть в концентрационный лагерь».[141]

Осенью 1918 года заключенных содержится немного: около 35 тысяч человек. Но прошло через концлагеря намного больше: концлагеря служили в основном для уничтожения «буржуазии». Действительно — зачем тратить боеприпасы, если «бывшие люди» сами умирают от голода?

Технология массовых расстрелов возникла не в одночасье… Не так просто перебить за несколько ночных часов десятки и сотни людей, и возникает вопрос: что делать с трупами? В провинции проще — можно расстреливать за городом, в оврагах, и тут же прикапывать трупы. Скажем, под Саратовом у Монастырской слободки за 1918–1919 годы в овраги было свалено от тысячи до полутора тысяч трупов: постарался местный чекист Озолин.

В оврагах убивала обреченных «чекистка Зина» в Рыбинске, на крутых склонах к Волге истребляли гимназистов в Ярославле, восставших рабочих в Астрахани, семьи рабочих расстреливали и закапывали в овраги под Ижевском.

Способ оказался ненадежным: редко, но все же бывали случаи — недобитые жертвы выползали из общих свальных могил. К тому же далеко везти живых труднее и более рискованно, чем трупы. Надежнее и проще убивать там, где ведется следствие, в здании ЧК или тюрьмы, а потом уже трупы вывозить.

Классическая методика, отработанная еще в Петрограде, была такова: сначала жертвы накапливались тут же, в громадном подвале под зданием. Женщин не отделяли от мужчин, в чем есть своя логика — ведь все равно все кончится спустя считаные несколько часов. Обычно у сброшенных в эти подвалы сразу же отнимали все ценные вещи и теплую одежду; их не кормили и не поили, не выводили в туалеты. Опять же — зачем?

Чекисты включали обреченных в пятерки и вызывали по этим пятеркам. Раздевали и проверяли еще раз — нет ли чего ценного? И вели в другой, специально оборудованный подвал. Иногда раздевали уже в этом расстрельном подвале… Детали могли меняться даже в классической методике:

«Больно стукнуло в уши. Серые туши рухнули на пол. Чекисты с дымящимися револьверами отбежали назад, и тут же щелкнули курки. У расстрелянных в судорогах дергались ноги… Двое в серых шинелях ловко надевали трупам на шеи петли, отволакивали их в темный загиб подвала. Двое таких же лопатами копали землю, забрасывали дымящиеся ручейки крови. Соломин, заткнув за пояс револьвер, сортировал белье расстрелянных. Старательно складывал кальсоны с кальсонами, а верхнее платье отдельно. Трое стреляли, как автоматы, и глаза у них были пустые, с мертвым стеклянистым блеском. Все, что они делали в подвале, делали почти непроизвольно… Только когда осужденные кричали, сопротивлялись, у троих кровь пенилась жгучей злобой… И тогда, поднимая револьверы к затылкам голых, чувствовали в руках, в груди холодную дрожь. Это от страха за промах, за ранение. Нужно было убить наповал. И если недобитый визжал, харкал, плевался кровью, то становилось душно в подвале, хотелось уйти, напиться до потери сознания… Раздевшиеся живые сменяли раздетых мертвых. Пятерка за пятеркой. В темном конце подвала чекист ловил петли, спускавшиеся в люк, надевал их на шеи расстрелянным… А в подвал вели и вели живых, от страха испражняющихся себе в белье, от страха потеющих, от страха плачущих».[142]

Описанию можно доверять: автор специально изучал вопрос, чтобы восславить трудную и героическую работу чекистов, не раз ходил на расстрелы. Перед нами своего рода репортаж.

Для работы ЧК требовалось много «обслуживающего персонала» — тех, кто охраняет подвалы, выводит обреченных, надевает петли на шеи трупов, тащит их из подвала, грузит на подводы, вывозит и закапывает. Самым главным чином из технического персонала был «помучтел» — «помощник по учету тел». Тот, кто вел статистику и представлял ее начальству.

В одной петроградской ЧК в 1918 году работало около 600 человек, к середине 1919-го их число возросло до 1300. В масштабах всей Советской республики таких подручных ЧК, по разным подсчетам, к концу 1918 года насчитывалось до 30–40 тысяч человек, а к 1921 году перевалило за 123 тысячи человек.

Далеко не все они действовали вопреки самим себе. Если не повторять смешные сказки коммунистов, чекисты, мягко говоря, не умирали от голода. Паек у них всегда был раза в два выше, чем в любом другом советском ведомстве.

Нередко и следователи, и руководство ЧК сами участвовали в расстрелах. Любителей было немало. В Ростове Питере появлялся в подвалах с девятилетним сыном, и мальчик постоянно просил: «Папа, дай я сам!»

К сожалению, я не могу рассказать о судьбе этого многообещающего ребенка, достойной смены героического советского чекиста.

Но все чаще использовались специальные профессиональные расстрельщики. Называли их «комендантами» или «помощниками комендантов». В разговорном жаргоне чекистов бытовало и почти поэтичное — «ангелы смерти». Часто ими становились уголовники.

Кадров в ЧК остро не хватало в течение всей Гражданской войны. Коммунисты много раз принимали на работу в ЧК даже пленных контрразведчиков из некоторых вражеских армий. Не всех, конечно, а тех, кто подходил им по своим психологическим качествам. Трудиться в ЧК взяли Жуча — палача из разведки атамана Семенова. И Левку Задова — махновского палача и контрразведчика.

Разумеется, патологические типы охотно шли в ЧК и встречали там самый теплый прием. Просто поражает число чекистов, которые проявили разного рода психические отклонения. Если считать патологией фанатизм (а многие современные психологи вполне определенно считают фанатизм психическим отклонением), то назвать в числе патологических типов следует и Феликса Дзержинского. Он всерьез считал, что, истребляя «буржуев», тем самым строит «светлое будущее» и приближает «торжество коммунизма».

К «товарищам по оружию» Дзержинский был внимателен, опекал молодежь и часто вел с начинающими чекистами долгие беседы о жизни, давал весьма разумные советы. Он был лично скромен, никогда не требовал себе почестей, не присваивал награбленного, не пировал, купаясь в шампанском.

Мартин Лацис всерьез считал себя серьезным ученым. Своего рода палач-теоретик, он — благообразный, всегда прохладно-вежливый — особенно пугал тем, что никогда не проявлял своих эмоций. По-латышски, по-западному закрытый, холодный тип человека. Лацис писал «научные труды» и публиковал очень наукоподобные труды в своем журнале «Красный меч». Он всерьез исследовал зависимость расстрелов по полу и возрасту, по социальному составу уничтоженных, зависимость от времени года и состояния погоды, по климату данной местности и направлению ветра. Для проникновения в тайны природы Лацис строил графики и диаграммы, приводил таблицы и статистические выкладки, подгонял свои наблюдения под фундаментальные законы марксизма. Он даже книжку написал про свою многополезную службу.[143]

Вот с племянником Лацису не повезло — Петере Парапутц был откровенным грабителем и совершенно не интересовался научными изысканиями дядюшки.

В определенной степени патологическими типами надо считать и таких, как Иоффе, Авдохин, Сорокин, которые действовали совершенно хладнокровно. Работа такая, и все тут. Каким должен быть человек, относящийся к конвейеру расстрелов как к «просто работе», нормален ли он — пусть судит читатель.

Но таких было явное меньшинство, по крайней мере из видных чекистов. Много было людей или игравших кого-то, или с явными садистскими наклонностями. Как Сорин, игравший рубаху-парня, убивавший с шуточками-прибауточками. Как франтоватый уголовник Терехов, разыгрывавший культурного, воспитанного джентльмена. Чуть ли не ручку дамам целовал, «провожая» к стенке.

Но особенно много было личностей с сексуальными отклонениями. Самый известный из них — Менжинский; он очень интересовался психологией, писал эротические романы и стихи. Обожал допрашивать женщин, лез в самые интимные подробности личной жизни. Фактически для каждой придумывал своего рода «роман», полный темной и больной чувственности, принуждал признавать сексуальную подоплеку решительно всех поступков, убеждал в изменах мужей и любимых.

Вот неэстетичные детали — физические пытки, расстрелы — Менжинского интересовали меньше.

Петере держал при себе двух-трех секретарш. Приезжал в другой город — и «сдавал» их на конвейер смерти, а себе выбирал новых.