Конклав ночи. Охотник - Александр Сивинских

– Голову тоже принесу. Азиз мозги любит.

Лопата полетела в меня как дротик. Упырь швырнул ее без замаха, с огромной скоростью. Я едва успел загородиться Книгой. Штык глухо брякнул о переплет, лопата отскочила, но упасть не успела. Упырь перехватил ее на лету и тут же махнул, будто секирой, целя в шею. Будь он чуточку тренированней или хотя бы расторопней, Азиз в самом скором времени получил бы любимое кушанье.

Однако расторопней оказался я.

Поднырнул под ударную руку, переместился за спину, сапогом врезал по колену. Нога упыря подломилась, он потерял равновесие. Восстанавливая, взмахнул лопатой – уже не как оружием, как противовесом. Я перехватил кисть, довернул по ходу движения. Хорошо довернул, с запасом. Солдатик вскрикнул, запястье хрустнуло. Черенок оказался у меня в руке. Держать его немного мешал кастет, но это было ерундой.

Орудуя поддельным Кодексом ночных, как злой следователь – томом Уголовного Кодекса, я сбил вурдалака на пол. Он оказался изрядно слаб на голову. Твердые корки переплета рассадили череп буквально в окрошку. Солдатик еще продолжал брыкаться, но шансов на победу у него больше не осталось. На ничью – и то не осталось.

Кажется, я уже говорил, что топор – один из самых уважаемых мною инструментов. Лопата на коротком черенке мало чем от него отличается. Доказано русскими солдатами. Настоящими солдатами, не этим ночным гнильем.

Лопата была из дрянного железа, поэтому я оттяпал вурдалаку башку только с четвертого удара. Плахой послужило перевернутое ведро.

Оставшись без головы, упырь испарился так же качественно, как обычные светобоязненные и бессловесные низшие, оставив после себя лишь мокрые камуфляжные штаны да стоптанные берцовки.

Я надел кастет на левый кулак, сунул под мышку фальшивую Книгу Рафли, подхватил лопату. Хоть и помятая, она еще была способна послужить оружием раз-другой.

Поскольку снаружи никто не лез, я решил, что там больше никого нету. Либо Игнатьев меня недооценивал, отправив на перехват всего одного низшего (пусть и продвинутого), либо не верил, что я могу вернуться. Скорей второе. В любом случае, мне это было на руку. Эффект неожиданности – полезная штука.

Бочком, на полусогнутых, я выбрался из подсобки. Освещенная солнцем лестница манила вверх. Остающаяся в тени дверь тира под темно-коричневой эмалью предрекала целый ворох неприятностей. Хорошо, что на ней висел замок. Я двинулся навстречу дню.

Во дворе было пусто. Джип Байрактаров стоял с распахнутыми настежь дверцами. Лужайка возле него словно перенесла набег выводка кабанов – трава истоптана, а местами содрана. Совсем недавно там боролись, и боролись всерьез. Проигравшего отволокли в угольный склад, на что указывала дорожка из комков земли.

Угольная куча почти исчезла. Дверь склада была прикрыта, но не заперта. Держа ее в поле зрения, я побежал к котельной.

Сначала я бросил в тамбур Книгу Рафли и, только убедившись, что до этого никому нет дела, ввалился сам. Лом, пешня и топор, уже отведавшие вурдалачьего тела, с нетерпением ждали второй части марлезонского балета. Во всяком случае, так это выглядело для меня.

– Секундочку, – сказал я им, подобрал фолиант и двинулся в каморку Игнатьева, где сразу же направился к холодильнику.

И вновь интуиция меня не подвела. На верхней полке рядком стояло полдюжины двухсотграммовых бутылочек с делениями – вроде тех, которыми пользуются на молочных кухнях.

Только здесь было не молочко.

Я удовлетворенно хмыкнул, забрал бутылочки, распихал по карманам штанов, на их место положил Книгу и только после этого вернулся в тамбур.

Лом пришлось оставить, слишком уж он оказался тяжел. Чтоб ему не было одиноко, я примостил рядом лопату со склада хозинвентаря.

Эмина зарыли в уголь по самую шею. Стоя, а может, на коленях: над черным холмом виднелась только курчавая голова. Тоже далеко не белая. Рядом на перевернутой тачке устроился Игнатьев. В руке он подбрасывал здоровенные зубоврачебные щипцы. Вряд ли такими пользуются человеческие дантисты. Скорей ветеринары.

Один из преображенных солдатиков, сидя на корточках, пытался раскрыть Эмину рот. Одной рукой оттягивал за волосы голову мальчишки назад, другой толкал в зубы какую-то железку, похожую на маленький блестящий капкан. Двое сослуживцев следили за его стараниями, подвывая от волнения. Я подобрал с земли кусок угля поувесистей, пинком открыл дверь и запустил обломок, целя в башку обладателю железки.

Уголь долбанул его по затылку и раскрошился. От удара упырь покачнулся, чем немедленно воспользовался Эмин, боднув его лбом в рожу. Упырь отскочил, оскалился. Оскалились и остальные, растопырив угрожающе пятерни. Нападать, однако, не спешили. Стояли, раскорячившись, двигали длинными пальцами, пружинисто покачивались. Наверно, ждали приказа.

Приказа не было. Плохо.

Игнатьев неспешно повернул ко мне гладкое, лоснящееся лицо высшего, хлебнувшего жидкости.

– Ну и настырный же человечек. Весь в бабку.

– В какую бабку, ты, урод?

– Урод? – Он совершенно не оскорбился. – Хочешь составить впечатление о настоящем уродстве, воспользуйся зеркалом.

– На вопрос отвечай, сволочь.

– Дарья Никитична Митрофанова, более известная как Председательница, была твоей родной бабушкой. Не знал?

– Свистишь.

– Да честное упыриное. Ребята! – Игнатьев махнул рукой со щипцами, призывая солдатиков в свидетели. – Он мне не верит. Эмин, подтверди хоть ты. Чуешь ведь в нем нашу породу? Да и сам, Родя… Разве не замечал, как тебя к ночным тянет? Неодолимо. Ты же у меня бываешь чаще, чем у девок под юбкой.

– Хочешь сказать, мама была высшей? – окрысился я.

– Ну что ты, тезка! Как появляются высшие, без меня знаешь. Размножаться животным способом мы вообще не можем. Рождение твоей матери произошло в результате смелого научного эксперимента. Яйцеклетку Дарьи Никитичны оплодотворили семенем племенного быка. Или моим?..

Он состроил задумчивую мину, но долго не выдержал и мерзко ухмыльнулся.

– Шучу, шучу, не дергайся. Семя принадлежало какому-то пастушонку. А может, скотнику. Уникальный случай. Митрофанову за это ко второму ордену Ленина представили. А могли и к Герою Труда. Всесоюзный Конклав тогда был силен, сам Лаврентий Павлович в него входил. Жаль, получить орденок Председательница не успела. – Игнатьев облизнулся. – Поэтому ведь и была твоя мамочка такой живучей. Даже от смертельной дозы радиации не сразу умерла. Успела родить богатыря Родиона, победителя ночных чудовищ. Хотя правильнее было назвать тебя Радием. – Он пьяно захохотал.

Неужели правда, подумал я растерянно.

– Не верь! – вдруг звонко выкрикнул Эмин. – Он все врет!

Игнатьев качнул головой. Один из солдат сорвался с места. Подскочил к Эмину и ткнул пальцами ему в глаза. Только чудом пацан сумел увернуться.

– Руки убрал! – гаркнул я.

Тот не реагировал.

Научиться метать топор трудно, однако результат заслуживает того, чтоб потратить на тренировки месяц-другой. Я вложил в бросок всю силу. Лезвие врубилось упырю между лопаток, сшибло с ног. Сгоряча он вскочил, но тут же упал опять. Выгнулся, раскинул звездой напряженные руки и ноги – и испарился.

Игнатьев взвизгнул.

– Черт, Родя, ты же мог промазать! Раскроил бы негритенку голову, а у меня на него масса планов.

– К хренам планы! – Я перехватил пешню наподобие охотничьей рогатины и шагнул внутрь склада.

– Тц-тц-тц. – Игнатьев поцокал языком, предостерегающе вскинул ладонь. – Стой на месте, тезка. Иначе твоему дружку оторвут голову.

– Запыхаются.

– Они не дышат, Родя. И ты перестанешь, если будешь быковать. Давай, пшел!

Игнатьев двинул поднятой рукой, точно отталкивая что-то невидимое. На меня обрушился воздушный поток, упругий и плотный как вулканизированная резина. И такой же черный. Огромная масса угольной пыли взвилась в воздух, очерчивая границы атмосферной аномалии – «кирпича» со сторонами, равными площади двери. Я успел заметить его еще до того, как хлестнувшая по лицу пыль заставила крепко зажмуриться. Давление быстро нарастало. Уже через секунду борьбы мне пришлось отступить, чтобы не полететь кувырком.

Ветер стих.

– Прекрасно. Там и оставайся, – сказал Игнатьев удовлетворенно. – И железку брось. Она меня нервирует.

Первым делом я протер глаза, машинально взглянул на пальцы. Они были чистыми. Ни малейшего следа угля на них не осталось. Опять меня потчевали муляжами и иллюзиями. Гребаные нетопыриные штучки. Ладно, учту. Я положил пешню на землю, отступил от нее на шаг и сунул руки в карманы.

– Так-то лучше, – сказал Игнатьев.

– Еще лучше будет, если отпустишь мальчишку. Обещаю, что оставлю тебя в покое.

– Правда, что ли? А как же Книга Рафли? Не фальшивка, за которой ты уже два раза лазил хрен знает куда. Настоящая. Наследство бабушки Даши. Представь, как Рыков без нее расстроится. Еще что-нибудь учудит.