Пандем - Марина Дяченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да, – сказал он медленно. – Не так все было печально, как ты рассказываешь, но внезапно заболеть неизлечимой болезнью, или попасть под машину, или съесть, например, ядовитый гриб… Да. Это было.
Мишка плотнее сплел пальцы:
– Как же вы жили, дядь Ким?
– Да вот, – сказал Ким, будто сам удивляясь. – Жили. Бывали даже счастливы…
Мишка молчал. Ким знал, что основной вопрос пока не задан; значит, слова из племянника придется тянуть будто плоскогубцами.
– Миш… Что-то случилось?
Мальчик помотал головой. Стайка мошкары на всякий случай поднялась выше.
– Дядь Ким…
– Да?
– Вы, когда были врачом, работали на «Быстрой помощи»?
– На «Скорой», – поправил Ким. – На «Скорой помощи».
– И у вас была на крыше эта… мигающая лампочка? И вы ехали под сиреной?
– Да.
Миша глубоко вздохнул:
– Вы спасали людей… от смерти? То есть они уже должны были умереть, но вы быстро приехали – и спасли?
– Да, – отозвался Ким после паузы. – Случалось.
Миша подался назад. Странное выражение было в его голубых, не Леркиных круглых глазах – не ужас и не восхищение, а почти экстаз и почти священный.
– Вы ехали. На белой машине, – заговорил он прерывисто. – Под сиреной. И все люди уступали вам дорогу. Потому что они слышали сирену и знали – это один человек идет на помощь другому. Чтобы спасти. От смерти. От боли… Дядь Ким, у вас была такая, такая жизнь! Вы были…
Он замолчал. Его буйная фантазия уже сконструировала и запруженную машинами улицу прошлого, и сверкающий белый автомобиль, озаренный сполохами мигалки, и душераздирающий вой сирены – и, услышав этот вой, обреченный человек вздыхал с облегчением, понимая, что помощь уже идет…
– Все это было не так, Миш, – сказал Ким через силу.
– А?
Племянник смотрел на него; Ким с удивлением – и некоторым беспокойством – увидел, что светлые не Леркины глаза подернулись влагой. Слезы умиления?
Он мельком оглянулся в сторону беседки – ревет ли еще мальчик перед входом? Мальчик ревел.
– Все было… не совсем так, – сказал Ким, снова обернувшись к племяннику. – Это была собачья работа. Платили совсем немного. Мы приезжали на вызов, и очень часто оказывалось, что ничего не можем сделать – поздно, или нет лекарств, или вообще медицина бессильна… и тогда они умирали прямо в машине. Нас вызывали спьяну, сдуру, скуки ради. На нас бросались с кулаками. Нас вызывали к старушкам, которым требовался психиатр, а не хирург и не кардиолог. Нас вызывали на автокатастрофы, где нужен был прежде всего автоген – распилить машину… Грязь, ругань, усталость, кровь… Мы были серые от недосыпа и очень много пили. И никто – очень редко… почти никто не уступал нам дорогу. И никто не видел в нас героев и спасителей. Вот так…
Племянник смотрел на него, и Ким не мог прочитать выражение его глаз.
– Дядь Ким, – тихо сказал Миша, – я почему-то не очень вам верю. Это, наверное, плохо?
Ким пожал плечами:
– Да нет… Тебе сложно в такое поверить, ты родился на семнадцатом году Пандема…
Миша задумался. Погруженный в себя, он неожиданно сделался похож на Лерку. Ким поразился: как точно…
– Дядь Ким, – сказал Миша шепотом, – я записался на медицину. Пошел и записался.
– Что?
– Ну, вы же знаете, у нас ввели новый курс… Я не хотел… Мне все это противно, знаете, неприятно… Но после того, что… Как я… с ногой, это… Короче говоря, я теперь буду врачом, – и он поднял на Кима взгляд, прямой и отчаянный, с таким видом сын мог бы сообщить матери, что записался в камикадзе и что вылет через полчаса.
– Зачем же так трагично, а? – пробормотал Ким, удивленный и растроганный своим неведомым доселе племянником.
И снова – вот навязчивый жест! – обернулся по направлению к маленькой беседке.
Ревущего мальчика у входа не было. По-видимому, он преодолел себя и вошел-таки внутрь.
Глава 24
– Плохо, – сказала Александра. – Гораздо хуже, чем я ожидала, Ким. Он даже не пытается ничего изменить! Сперва он сидел в беседке десять часов подряд, потом он снова лег спать и спит с перерывами вот уже трое суток…
Они сидели на Александриной кухне. Во всем ее причудливом жилище кухня была самым причудливым, поражающим воображение местом; сочетание плоскостей и света, иллюзий и покрытий, поверхностей, бликов, полочек и потоков воды позволяло менять режимы восприятия: теплый-мягкий, бодрый-яркий и штук пятнадцать промежуточных режимов. Кроме того, в Александриной кухне была смонтирована свемуз-работа, внесенная в мировой каталог (название «светомузыка» пришло из тех еще времен, когда так назывались ритмично мигающие лампочки. Александра вела одну из самых уважаемых в мире рейтинг-конференций по предмету; в активированном состоянии ее кухонная радость пожирала энергии немногим меньше, чем средних размеров одежная фабрика).
Мини-ресторан в голографических нашлепках представлялся ворсистым облаком в полуметре над полом. На передней панели беззвучно вертелся анонс заказанного на завтра меню.
– И что говорит Пан? – спросил Ким, глядя в стену. В глубине ее виделись неясные сумрачные силуэты – иллюзия, конечно, но как притягивает взгляд…
Александра махнула рукой:
– Пан… По-моему, Пан сам какой-то убитый. То есть, – добавила она, увидев, как изменился Кимов взгляд, – если бы Пан мог огорчаться, я решила бы, что он огорчен… уязвлен…
– Тем, что Вика ушла от Шурки?
– Тем, что Шурка совершеннейший… ну я не знаю, как это назвать. Ты же знаешь Шурку… кто бы мог подумать, с ним никогда не было никаких проблем… Спокойный веселый парень… Такое впечатление, что росло здоровое сильное дерево, по нему один раз стукнули топором – и оно сразу набок…
– Ты с ним говорила?
– А о чем мне с ним говорить? Со здоровым мужиком? У него дочка взрослая… В двенадцать лет беспандемница… Это отдельный разговор, Кимка, ты извини, я не могу все вместе…
Она бесцельно заглянула в упаковку из-под морского салата, повертела ее в руках, будто желая удостовериться, что та в самом деле пуста. Не глядя, бросила в иллюзорную глубину стены; упаковка, разумеется, не долетела, прилепилась к мягкому боку утилизатора, вползла в открывшееся отверстие, как кролик в пасть удава; Ким наблюдал за ней, пока отверстие не затянулось.
– Я будто попала в визор, в мелодраму, – сказала Александра. – Я понимаю, когда от человека уходит жена, – это трагедия… – Она запнулась. Вдруг смутилась, отвернулась, сделала вид, будто полоска на длинном ногте очень ее заинтересовала.
– Продолжай, – кротко сказал Ким. – Ты же знаешь – Арина не бросала меня, я не бросал Арину…
– Разумеется, – Александра уселась и встала снова. – Но Шурка! Размазан по стенке. Как медуза. Оставил работу. Такое впечатление, что он в жизни не встречался с…
– А он и не встречался, – сказал Ким, вспоминая мягкого бородатого Никаса. – Какие такие стрессы ему приходилось преодолевать?
Александра долго молчала. Разглядывала Кима, будто собираясь написать его портрет.
– Он учился, – сказала она наконец. – Ему легко давалось, но… я не могу сказать, чтобы он так уж пасовал перед трудностями. Волейбол, плавание…
– Детский мир, – шепотом сказал Ким.
– Что?
– Ничего, извини, Аля… Так что говорит Пан?
– Пан говорит, что… Кимка, извини за дурацкий вопрос, а ты сам не говоришь с Паном? Вообще?
– Говорю, – сказал Ким и отвернулся. – Только и делаю, что говорю с ним, Аль. Знаешь… Иногда для этого вовсе не нужны беседки.
* * *Его теперешняя жизнь была – бесконечный диалог с Пандемом. Вернее, монолог с Пандемом; Ким беседовал с внутренней тишиной. Ему не нужны были ответы; на том участке пути, который он проходил сейчас, все варианты их были доступны – как нависающие над головой вишни в саду отца Георгия.
Я не могу не видеть в тебе человека, думал Ким. Ты сам расчетливо и точно вогнал в меня этот образ – свой человеческий образ. Так вгоняют шарик в подходящую по диаметру лунку. Ты убедил меня, что для тебя существуют не только добро и зло, но и нравственные и безнравственные, благородные и постыдные, достойные и недостойные поступки… А я, считавший себя разумным человеком, легко уходил от вопроса к самому себе: а почему это мировая сила этически ориентирована?
Да потому, что я хотел увидеть тебя таким, думал Ким. Циник увидел в тебе циника, мусульманин – мусульманина… Надо думать, рыбак увидел в тебе рыбака… Хорошо, что ты молчишь, Пандем. Хорошо, что я не вижу твоего лица.
Цель твоя… А почему мы считаем, что у тебя обязательно должна быть цель? Разве есть цель у Мирового океана? Или у звездной системы? Если есть, то мы не способны ее осознать…
Я вспоминаю себя, думал Ким. Двадцать пять лет назад, когда мы сидели на нашей крохотной кухоньке и беседовали. Я тогда не мог вместить тебя в сознании. Эта разница масштабов вводила меня в ступор. Помню, я все беспокоился, как бы ты не начал копаться в наших мозгах, модифицировать направо и налево… А ты уже тогда знал – если это слово к тебе применимо… Знал гораздо больше, чем я знаю сейчас, а я ведь знаю всего лишь крупицу этой большой и некомфортной правды… И все равно я понимаю, каким смешным был тот мой страх. Я боялся модификации, потому что воспринимал тебя как мог – по трафарету… Огромный человек с огромной властью. Суперкомпьютер, желающий добра. Не знаю, откуда я подцепил этот образ – могучего существа, делающего добро и потому особенно опасного. Из книг? Из кино?