Нефритовый трон - Новик Наоми

– Лун Тен Цянь приглашает вас и Лун Тен Сяна на чай во дворец Десяти Тысяч Лотосов. Она надеется видеть вас у себя завтра утром – до того, как раскроются цветы.

– Благодарю, что доставили приглашение, сэр, – вежливо, но бесстрастно ответил Лоуренс. – Отчаянный очень хотел бы познакомиться с ней поближе. – Отказ вряд ли был возможен, хотя этот визит сулил новые соблазны для Отчаянного.

– Она тоже хочет присмотреться к своему отпрыску, – кивнул Шун Кай. – Ее мнение очень важно для Сына Неба. Быть может, вы расскажете ей о вашей стране и об уважении, которым пользуется там Лун Тен Сян.

Хэммонд, переводя это, быстро присовокупил от себя:

– По-моему, намек достаточно ясен. Сделайте все, чтобы завоевать ее расположение.

– Не понимаю, с чего это Шун Каю вздумалось давать мне советы, – сказал Лоуренс, когда посол удалился. – Он всегда был достаточно вежлив, но дружелюбия ни в коей мере не проявлял.

– Тоже мне совет, – вставил Грэнби. – Вы бы и сами как-нибудь додумались сказать, что Отчаянному у нас хорошо.

– Да, но без него мы не придали бы столь высокого значения завтрашнему визиту, – возразил Хэммонд. – Для дипломата он сказал очень много – собственно, только это он и мог сказать, не раскрывая перед нами все карты. Это внушает надежду, – добавил он с преувеличенным, как подумалось Лоуренсу, оптимизмом. Хэммонд уже пять раз писал императорским министрам с просьбой о встрече, на которой мог бы предъявить свои полномочия, но письма ему возвращали нераспечатанными. Когда же он попросил о свидании с несколькими другими европейцами, живущими в городе, то получил недвусмысленный отказ.

– Не такая уж она нежная мать, если согласилась отправить сына в такую даль, – сказал Лоуренс Грэнби ранним утром следующего дня. Капитан разглядывал свою парадную смену, вывешенную ночью проветриваться: галстук нуждался в глажке, а рубашка, как он заметил только сейчас, протерлась.

– Обычно они спокойно относятся к детенышам, когда те уже вылупились, хотя над яйцами, можно сказать, трясутся. В конце концов дракончик, появившись на свет, способен уже отгрызть козе голову, и материнская забота ему не нужна. Дайте мне: гладить я не мастак, но с иглой управляюсь неплохо. – Грэнби взял у Лоуренса рубашку и сел чинить прореху на рукаве.

– И все-таки она, я уверен, хотела бы, чтобы за ним хорошо присматривали. Странно, впрочем, что она занимает такое высокое положение при дворе. Я всегда думал, что селестиал, чье яйцо согласились отдать за кордон, должен принадлежать к не слишком знатному роду. Спасибо, Дайер, поставьте сюда, – сказал Лоуренс вестовому, который принес ему горячий утюг.

Принарядившись как мог, капитан вышел во двор к Отчаянному. Полосатого дракона приставили к ним для эскорта. Полет был коротким, но интересным: они шли так низко, что видели плющ и другие растения, укоренившиеся на желтой черепице дворцовых зданий, и различали драгоценные камни на шляпах министров – мандарины, несмотря на ранний час, уже сновали по дворам и дорожкам.

Дворец, к которому они направлялись, находился в пределах обширного Запретного Города. Сверху он узнавался легко: два огромных драконьих павильона стояли по обе стороны длинного, заросшего водяными лилиями пруда. Чашечки цветов еще не раскрылись. Через пруд вели прочные, высоко выгнутые мосты, к югу от него лежал вымощенный черным мрамором двор.

Полосатый проводник опустился туда и встретил гостей низким поклоном. Под кровлями павильонов уже шевелились, просыпаясь, другие драконы. Из южной ниши вылез древний селестиал с длинными висячими усами. Его громадное жабо полностью выцвело, а черная шкура стала такой прозрачной, что сквозь нее просвечивали красным сосуды и мышцы. Еще один полосатый дракон, сопровождающий старца, заботливо подталкивал его носом к освещенному первым солнцем двору. Селестиал, как видно, почти ослеп из-за молочных катаракт на глазах.

Начали выходить и другие здешние жители. Империалы, без усов и манишек, превосходили селестиалов числом. Черные, как Отчаянный, или цвета индиго, все они были темными, за исключением Лян. Она в это самое время появилась из своего отдельного укромного павильона и пошла напиться к пруду. Белая кожа придавала ей какой-то неземной вид; не диво, что все испытывают перед ней суеверный страх, подумалось Лоуренсу. Остальные, завидев Лян, поспешно расступались. Не обращая на них ни малейшего внимания, она сладко зевнула, стряхнула воду с усов и удалилась в сад.

Цянь ожидала гостей в другом павильоне вместе с двумя особенно красивыми империалами. Все трое были украшены дивной красоты драгоценностями. Она приветливо наклонила голову и звякнула когтем в привешенный к столбу колокол, вызывая слуг. Приближенные драконы уступили Отчаянному и Лоуренсу место справа от нее, слуги принесли капитану мягкий стул. Цянь, не начиная беседы сразу, показала на пруд: лучи солнца уже коснулись его, и лотосы распускались плавно, будто в балете. Их действительно были тысячи, и розовые лепестки на темной зелени листьев радовали своей красотой.

Когда распустились последние, драконы дружно застучали когтями по камню – видимо, это были аплодисменты. Лоуренсу принесли маленький столик, драконам – большие фарфоровые чаши, белые с голубым. Всем налили крепкого, почти черного чая. Драконы, к удивлению Лоуренса, пили его с наслаждением и даже вылизывали чаинки со дна. От напитка, чересчур терпкого, пахло копченым мясом, но капитан из вежливости выпил всю свою чашку. Отчаянный расправился с чаем не менее быстро и задумался, словно не решив еще, понравилось ему или нет.

– Вы проделали очень долгий путь, – сказала Цянь Лоуренсу; переводил слуга, скромно переминающийся с ней рядом. – Надеюсь, вам у нас нравится, но и по дому вы, наверное, сильно тоскуете.

– Офицер на королевской службе должен отправляться, куда прикажут, сударыня, – ответил Лоуренс, спрашивая себя, не намек ли это. – Я ушел в море двенадцати лет и за все эти годы провел с родными не более шести месяцев.

– Мальчику рано покидать дом в таком возрасте. Ваша матушка, должно быть, очень волновалась за вас.

– Она хорошо знала капитана Маунтджоя, у которого я служил. Мы были знакомы семьями, – сказал Лоуренс и добавил, пользуясь случаем: – Но вы, расставаясь с Отчаянным, были лишены даже этого утешения. Я с удовольствием расскажу вам обо всем, что вы захотите узнать.

– Быть может, Мэй и Шу покажут Сяну цветы? – предложила она, назвав Отчаянного китайским именем. Империалы тут же поднялись, выжидательно на него глядя.

– По-моему, они и отсюда очень красивые, – заволновался Отчаянный.

Лоуренс, сам порядком встревоженный тем, что будет беседовать с Цянь наедине, заставил себя улыбнуться.

– Думаю, вблизи цветы еще лучше. Я посижу здесь с твоей матушкой.

– Смотрите не докучайте Деду и Лян, – сказала Цянь империалам, и те, кивнув, увели Отчаянного.

Слуги налили Лоуренсу и ей свежего чая, и она не спеша принялась лакать.

– Отчаянный, насколько я поняла, служил в вашей армии. – Осуждение в ее голосе перевода не требовало.

– У нас все боеспособные драконы защищают свою страну. В этом нет никакого бесчестья – они всего лишь исполняют свой долг. Уверяю вас, мы очень высоко его ценим. Драконов у нас немного, и мы дорожим даже самыми простыми из них, а Отчаянный принадлежит к высшему классу.

Цянь издала тихий задумчивый рокот.

– Отчего же у вас так мало драконов, что приходится даже ценнейших посылать на войну?

– Наша страна тоже маленькая – совсем не такая, как ваша. Когда пришли римляне, на Британских островах водилось лишь несколько диких пород. Путем скрещивания их удалось приумножить. Мы разводим много скота, чтобы хорошо кормить наших драконов, но все-таки до вашего изобилия нам далеко.

Цянь пристально посмотрела на него:

– А во Франции как с драконами?

Прежде Лоуренс был уверен, что в Британии драконоводство поставлено лучше, чем где-либо на Западе; он и о Китае был не слишком высокого мнения, пока не увидел все своими глазами. Еще месяц назад он с гордостью говорил бы о содержании английских драконов. Отчаянный, как и все прочие, получал вдоволь сырого мяса, жил под открытым небом, постоянно упражнялся в своем ремесле и не ведал почти никаких развлечений. Хвастаться этим перед почтенной матроной в ее окруженном цветами дворце было все равно что рассказывать королеве о растущих в свинарнике детях. Если во Франции дела обстоят не лучше, то уж верно и не хуже, а он всегда презирал тех, кто пытается скрыть свои недостатки, черня других.