Бангкок - темная зона - Джон Бердетт

Я устроил себе перекрестный допрос: ты тот человек, кто раньше других должен был найти ключ, выявить модель поведения, которая помогла бы открыть ее истинную природу. Ты провел всю свою жизнь с женщинами и понимаешь женщин так, как никогда не понимал мужчин. Ты прославился тем, что в тебя влюблялись бесчувственные проститутки, потому что ты один из всех понимал их. Так почему же сам не сумел разглядеть, какая она была на самом деле?

«Потому что я был влюблен», — таков был жалкий ответ, но именно он соответствовал истине. Мы почти не делились мыслями и не рассказывали друг другу о своих чувствах, но Дамронг не производила впечатления скучающей профессионалки, в очередной раз изображающей пантомиму любви. Она интересовалась мной, но, оглядываясь назад, я понимаю, что этот интерес был сродни молитвам самки богомола за обреченного любовника. Она интересовалась мною, как интересуются едой. А я выдумал, что у нее есть сердце.

После мига любви, когда Дамронг старалась, чтобы на этот раз было лучше, чем когда-либо в жизни, — разумеется, не ради меня, а благодаря той придирчивой самокритичности, с какой первоклассная балерина относится к себе, исполняя танец перед зеркалом, — ее длинные черные волосы бывали обычно спутаны и взлохмачены. У меня есть снимок, который я сделал в такой момент: волосы растрепаны, сумасшедшинка в глазах, голая, сгорбилась, как ведьма, с обнаженной грудью, смуглая кожа блестит от пота, вся комната пропитана запахом нашей страсти… Глядя на такое, бесполезно отрицать ее власть — это все равно что не признавать наше происхождение от язычников. Сто тысяч лет наши предки в своем коллективном сознании скрупулезно расширяли арсенал необоримого соблазна, и ее искусство заключалось в том, чтобы возвращать мужчин в забытые джунгли смертельного наслаждения. А выбирать самых уязвимых среди них — нетрудная задача, если занимаешься этим всю жизнь.

Обычно я был слишком напуган — опасался, что мое исполнение не на уровне, с ума сходил от страха — вдруг Дамронг сделает колкое замечание, сравнит не в мою пользу с другим любовником, и я потеряю лицо. Ничего подобного не происходило, просто у нее был такой вид, что это вот-вот случится.

В то утро вдобавок к фотографиям слоновьей забавы монах прислал мне видеозапись своего разговора с человеком в маске.

Съемочная площадка — квартира Станислава Ковловского в Пномпене, где он наложил на себя руки. Я узнал дырку в диване. Видимо, брат Титанака, разбогатев, купил хорошую видеокамеру и научился прикручивать ее к штативу. За время разговора она ни разу не сдвинулась с места, и в видоискателе постоянно находился наш великолепный самец, который после нескольких дней, проведенных с безжалостным следователем, пытавшим его душу, растерял большую часть своего великолепия. Невозможно было судить, как велась съемка — открыто или камера была спрятана. Монах, наверное, не очень хорошо прочитал инструкцию, потому что запись начиналась с середины разговора. Английский язык брата Титанаки оказался грамматически на удивление правильным, но говорил он с сильным тайским акцентом.

Станислав Ковловский. Я хочу понять, как вы узнали обо мне и как выяснили, где связаться со мной в Лос-Анджелесе. Вы мне этого так и не сказали.

Монах. У меня есть связи по другую сторону.

С. К. Да-да, конечно, но мы же не станем снова вдаваться в эти духовные дебри.

Монах. В этом нет необходимости.

С. К. (качая головой). Все это очень странно, приятель, совершенно непонятно. Сначала я решил, что вы меня шантажируете. Именно поэтому заставили приехать сюда. Вы что-то знаете обо мне, но мне неизвестно, насколько много. Скажем так, вы убедили меня, что в моих же интересах сесть на самолет и лететь в Пномпень. Затем я подумал: вы собираетесь меня убить. Потом на какое-то время пришла мысль, что вы намерены спасти мою душу — как-никак на вас одеяние монаха.

Монах. Зачем мне вас убивать? Вы уже и так мертвы целую тысячу лет.

С. К. Ну будет, приятель. Не знаю, насколько велик у тебя аппетит. Назови, сколько тебе надо, и, если у меня не хватит, я займу.

Монах. Скажем так: я собираю рассказы о причине и следствии. Давайте вернемся к моменту, как мы его назвали, ослепления, когда вам было… кстати, сколько вам тогда было лет?

С. К. (недовольно ворча). Тринадцать. Я уже достиг половой зрелости. И в конце концов понял, кем стал — членом. Большим, возбужденным.

Монах. Но почему?

С. К. Я уже говорил: единственным законным выходом был спорт, но я в нем не преуспел. Оставалась роль жиголо. Синдром школы «Коломбина».[35]

Монах. Раскройте глубже, Стэн.

С. К. Глубже? Куда уж глубже?

Монах. Это был тот момент, когда вы решили, что на свете не существует морали?

С. К. Да, именно. Хотя потом не изменил мнения. Если бы хотел стать моралистом, вступил бы в какую-нибудь богоугодную шарашку. Только зачем?

Монах. Я думаю, существовало что-то еще?

С. К. Что еще?

Монах. Вроде привкуса тошноты. Было такое?

С. К. Тошноты? Как после секса с плохой партнершей?

Монах. Больше похоже на ощущение отчаяния, только в животе.

С. К. (с удивлением). Да, помню такое. Как вы догадались? Я постоянно испытывал тошноту, пока жил в маленьком городке в Канзасе. Оно исчезло, когда я попал в Лос-Анджелес.

Монах. Что это было — ваша тошнота?

С. К. Все с ней знакомы. Мы называли это чувство хандрой захолустья, но это больше, чем просто хандра.

Монах. Чего-то не хватало внутри?

С. К. (кивая). Да. Вакуум на Главной улице, насколько хватало глаз.

Я понял, что недооценил способности монаха обращаться с электроникой. Он так отредактировал интервью, что оно представляло собой две части. И теперь мы перешли ко второй. Ковловский преобразился — потел, чрезвычайно нервничал. Лицо подергивалось дюжиной судорог. Человек производил впечатление страдающего хроническим страхом.

Монах. Все в порядке? Вы со мной?

С. К. Нет, я не с вами. Я разбился на тысячу осколков. Вы совершенно затрахали мне мозги.

Монах. Чем это я вам их затрахал?

С. К. Моим преступлением, будь оно неладно. Но каким образом, черт побери, вам удалось выяснить? Как?

Монах. А вам обязательно знать?

С. К. Да, я хочу.

Монах. Уверены?

С. К. Да пошел ты…

Долгая пауза.

Монах. Она была моей сестрой и, незадолго до того как умерла, послала мне по электронной почте имена и адреса всех главных игроков.

С. К. (в ужасе, не в силах поверить). Нет!

Монах. Вот ее фотография, когда она была в самом расцвете. Здесь ей около двадцати четырех лет.

Протягивает снимок размером с фотокарточку на паспорт. Человек в маске рассматривает его.

Монах. Конечно, тогда ее шея была в лучшем состоянии, чем когда вы ее видели в последний раз.

Ковловский вскрикнул, и изображение потухло.

Волшебным образом камера включилась опять. Невозможно было судить, сколько прошло времени: может, минута, а может, несколько часов, — но получилась эмоционально логическая стыковка. Ковловский сгорбился на диване, словно смертельно уставший человек. В его по-детски голубых глазах не было покоя. Взгляд метался с одного на другое, а сам он оставался неподвижным.

Монах. Как часто вы с ней работали?

С. К. Это был единственный раз.

Монах. Сколько раз вы участвовали в съемках фильмов, где изображалось реальное убийство?

С. К. Один раз. Я не занимался такими вещами. Даже не представлял, что существует нечто подобное. Меня заставили.

Монах. Кто?

С. К. У вас же есть список. Вы сказали, она прислала вам список всех главных игроков.

Монах. Только имена. Я простой монах. Откуда мне знать, кто скрывается за этими именами.

С. К. На этот вопрос я могу ответить. Большие шишки. Власть. Деньги. Не сами люди, а невидимки, которые за ними стоят.

Монах. Невидимки?

С. К. А кто же еще. Иначе мир не летел бы в тартарары.

Монах. Вы ведь недавно пришли к такому выводу? Я не ошибаюсь?

С. К. Вы с ней настолько похожи, что кажется, один человек.

Монах. Следовательно, вы с ней разговаривали, перед тем как задушили?

С. К. Перестаньте повторять одно и то же. Если вы смотрели кино, то знаете сами.