Том 4. Творимая легенда - Федор Сологуб

Уже несколько ночей подряд переживал он эти томления. Почему-то вспоминалась ему старая легенда о белом короле. Почти бессознательная хитрость подсказала ему, что если кто-нибудь и увидит, как он пробирается по коридорам к дверям королевской опочивальни бросить взгляд, – один только взгляд, – на спящую Ортруду, то его примут за призрак белого короля и не задержат. И вот, томимый странною тоскою нежных предчувствий, уже не первый раз вставал он в эти знойные ночи с постели и тихо прокрадывался к ее дверям. Но открыть дверь еще ни разу не осмелился и только к ее дыханию прислушивался или к тихому звуку ее речей, когда она разговаривала с Танкредом.

Сегодня Астольф долго ждал, когда в их квартире затихнут шаги и голоса и заснет отец. Уже когда дрожали зыбко в его окне бешеные перемигивания молний, он встал, набросил на себя легкий плащ и тихо вышел в коридор. С бешеным свистом сквозь разбитое стекло окна метнулся ему навстречу холодный вихрь. И холод плит под ногами, и блистание огненных змей, и непрерывное грохотание громов, и шум ветра и волн, – и так трудно идти навстречу этой стихийной злости! Но Астольф, не останавливаясь, пробегал коридор за коридором.

Вдруг близко от себя он услышал шаги, голоса, – Ортрудин голос. Все ближе. Молния вспыхнула. Танкред несет Ортруду. Ревнивою злостью зажглись глаза Астольфа. Ее лицо. Ресницы длинные приподняты, и взор ее на нем, и в глазах ее испуг. Вскрикнула. Он испугал ее!

Астольф бросился бежать.

В глазах Ортруды мгновенно мелькнуло смуглое лицо, жгучие очи. Над многоголосым шумом бури вспыхнул алым, острым лучом яркий вопль Ортруды.

– Что с тобою, Ортруда? – спросил тревожно Танкред.

Опять блеск молнии. Где же он? Исчез бледный призрак с пламенными глазами. Ортруда шептала:

– Белый король стоял передо мною. Лицо его было бледно, и глаза его сверкали черными огнями.

– Что ты говоришь, Ортруда! Ты совсем простужена. У тебя начинаются галлюцинации.

– Нет, милый Танкред, – отвечала спокойно Ортруда, – я видела его ясно. Он стоял здесь, у стены, против меня, и шептал мне что-то.

– Ты больна, Ортруда, – говорил Танкред.

Быстро внес ее в спальню. Позвонил.

– Не беспокой врача, Танкред, – сказала Ортруда. – Я ничуть не больна. А белый призрак… что ж! при блеске молний, может быть, мне только показалось, что стоит кто-то. Мы, женщины, так суеверны, так боязливы.

Глава сорок первая

Утро после бури взошло над Островами безмятежно ясное, тихое. Истощив свою внезапную ярость, природа опять улыбалась светло и невинно, как будто бы не было погибших в море людей, она ликовала, сияла, пела неисчислимыми множествами голосов и шумов. Пряные благоухания снова лились в широко открытые окна кабинета, где королева Ортруда занималась делами правления. В благоуханиях яркой радости казались забытыми навсегда гневный гром и яростные блистания полуночной бури.

В кабинете королевы Ортруды было светло, бело, просторно. Королева Ортруда не очень внимательно слушала, что говорил ей первый министр, Виктор Лорена. Да и что бы она могла сказать или сделать вопреки? Ведь она же доверяла этому Правительству, как доверяла бы и всякому другому, и называла его своим, как назвала бы и всякое другое.

Почти бессознательно выражая привычными словами свое согласие со всеми предложениями министра, почти машинально подписывая те бумаги, которые по закону требовали королевской подписи, Ортруда думала о своем. С напряжением, почти мучительным, стралась она что-то припомнить. Лицо, которое вчера на краткий миг вспыхнуло перед нею в фосфорическом блистании молнии, припоминалось ей. Знакомые черты мгновенного видения то отчетливо, но разрозненно вставали перед ее полузакрытыми глазами, то убегали в зыбкую мглу неопределенных очертаний. И наконец слились в один ясный образ.

Ортруда радостно улыбнулась. Так это, конечно, мальчишка Астольф Нерита. Странно, что она не узнала его сразу. Но зачем же он приходил? В его непонятном появлении в ночных переходах старого королевского замка не было ли связи с теми слухами, которые возникли недавно, слухами о явлениях белого короля? Может быть, начитавшись старых легенд, наслышавшись от старых слуг в замке всякой небывальщины, встает Астольф по ночам, и ходит сонный, и сам не знает о своих зловещих блужданиях? Душа белого короля не воплощалась ли всегда в теле какого-нибудь юного лунатика?

Забывши совсем, кто сидит перед нею в широком кресле у ее письменного стола, королева Ортруда задумчиво спросила:

– Скажите мне, что же вы думаете обо всем этом?

Подняв глаза на министра, она почти машинально добавила обычное обращение:

– Дорогой господин Лорена.

И сразу спохватилась, – зачем спрашивала его. Слегка покраснела, как-то неуверенно и смущенно улыбнулась и тревожно посмотрела на министра. Но, очевидно, не вышло никакой неловкости. Виктор Лорена и в парламенте отличался находчивостью; он понял вопрос королевы Ортруды в том смысле, что она хочет еще раз услышать его мнение относительно общего политического положения, и принялся с привычным многословием парламентского деятеля развивать свои взгляды. Королева Ортруда молчала и слушала его со спокойным, немного презрительным выражением.

Виктор Лорена был крупный, сильный, очень моложавый, очень самоуверенный человек лет пятидесяти пяти. Сын мелкого провинциального торговца, бывший адвокат, женатый на дочери богатого фабриканта, он был ловкий делатель карьеры. Его сшитый в Лондоне фрак сидел на нем превосходно, цилиндр блестел безукоризненно-ровно, его густая, черная, с легкою проседью борода была подстрижена, как у светского парижского модника, – и все-таки во всей его рослой фигуре было что-то неуклюжее и мужиковатое, и в спокойной уверенности, с которою он держал себя здесь, перед королевою, сказывалась какая-то неестественная преувеличенность. Это был настоящий буржуа, чувствующий свое засилие и желающий, чтобы и другие чувствовали его. Вся его повадка всегда очень не нравилась королеве Ортруде. Но тем любезнее она всегда разговаривала с ним.

То, что он говорил теперь, было дифирамбом буржуазии.

– Да, ваше величество, – говорил он, – европейская буржуазия еще не сказала своего последнего слова, еще не исчерпала своего исторического значения. Что бы ни говорили и ни писали о нас наши враги слева, как и наши противники справа, буржуазия все еще полна жизненных сил и будет с прежним успехом и впредь продолжать исполнение своей великой задачи, высоко держа знамя свободы, обеспечивая каждому из граждан охрану его законных интересов.

Королева Ортруда сказала неопределенным тоном:

– Господин Филиппо Меччио думает совсем иначе. Он предсказывает близкое крушение буржуазного строя. И многие ему верят. – Виктор Лорена пожал плечами и спокойно улыбнулся. Продолжал:

– Да, ваше величество, к сожалению, это правда, что в последнее время социалистическая пропаганда усиливается, число рабочих ассоциаций и синдикатов возрастает чрезвычайно, и химерические идеи социализма становятся весьма популярны в широких слоях народа. Именно широких, – малограмотных и малокультурных. Но все-таки еще не пришло время для установления господства рабочего пролетариата. Да оно и не придет никогда, – я в этом твердо убежден.

Королева Ортруда опять прервала его. Ее глаза смеялись, но на страстно-алых губах ее не было улыбки, когда она говорила:

– А доктор Меччио твердо убежден в том, что социалистический строй неизбежен.

– О, да! – воскликнул Виктор Лорена. – Все эти демагоги ораторствуют с видом людей, обладающих несомненною истиною. Они гордо распустили над Европою павлиний хвост якобы научной теории. Но они скромно умалчивают о том, что и наука, и жизнь уже внесли немало опустошений в их первоначальные положения. Лет сорок тому назад они предсказывали, что капиталы и земли будут собираться в руках все меньшего и меньшего количества владельцев. Действительность показала совершенно обратное: и земли, и капиталы быстро раздробляются, число землевладельцев и мелких капиталистов растет.

– Что ж, – возразила королева Ортруда, – теоретические промахи всегда возможны, но они, как мы видим, не подрывают силы этого движения.

– Да, до поры до времени, – сказал Виктор Лорена. – Социализм силен только до тех пор, пока он еще остается в области приятных мечтаний и очаровательных обещаний. Чем более несбыточны эти мечты, чем нелепее и невозможнее эти фантастические обещания, тем охотнее верят им люди, – те нищие духом, которые готовы верить, что улучшения своей участи они добьются не своим личным трудом, не своею личною борьбою за блага жизни, а только таким преобразованием общества, которое обеспечивало бы каждому лентяю существование в обмен за кое-какую работу.