Мятежная дочь Рима - Уильям Дитрих

— Верховую езду в кавалерии отрабатывают там, внизу, на лугу, за пределами крепостных стен, — продолжал объяснять Клодий. — Обычно на то, чтобы научиться хорошо держаться в седле, уходит не менее года. А чтобы стать хорошим кавалеристом — целая жизнь. Но обучение начинается здесь.

Щепки летели в разные стороны. Пот заливал новобранцу лицо, удары его постепенно становились все слабее.

— Его меч и доспехи для тренировок примерно вдвое тяжелее обычного вооружения, — шепнул ей на ухо Клодий.

— Не сдавайся, Брут! — подбадривали беднягу остальные. — Кто ж еще нарубит нам щепок для походного костра?

Скривившись, солдат продолжал рубить чучело. Но оскорбление сделало свое дело — силы как будто вновь вернулись к нему. И он с ожесточением принялся крошить несчастного дуболома. Наконец декурион вскинул руку:

— Довольно! Хватит, олух!

Солдат замер, руки его повисли как плети.

— Устал?

У того не было даже сил кивнуть. Впрочем, в этом не было нужды — весь его вид говорил о том, что он едва не валится с ног от усталости.

— Кстати, это не важно, потому что ты был мертв еще двадцать ударов назад. Во-первых, ты слишком сильно сдвинул щит влево, оставив в результате незащищенными грудь и живот. Во-вторых, ты рубишь сверху, как это делают варвары, и тем самым просто напрашиваешься на то, чтобы враг вонзил острие меча тебе в подмышку. — Декурион резко вскинул руку, показывая, куда в этом случае придется удар, после чего обвел суровым взглядом сразу присмиревших рекрутов. — Наверняка насмотрелись гладиаторских боев. Советую вам всем вытряхнуть из головы эту чушь, пока вы еще живы. Это война, а не арена цирка! — Чуть согнув ноги, декурион сделал резкий выпад. — Знаю, знаю, у всех у вас поджилки трясутся при виде варвара с его огромным мечом, особенно когда он занес его у вас над головой. Но за то время, пока он опустит его, римлянин трижды успеет прикончить варвара. «Почему?» — спросите вы. А потому, ребята, что римлянин не рубит, он колет — снизу, вот так! Смотрите! — Декурион резко ткнул снизу вверх, и молодой человек испуганно отпрыгнул в сторону. — Куда наносить удар? Да куда угодно! В живот! По яйцам! Воткнул меч… и резко вверх! И плевать, даже если в бою вам попадется синемордый пикт семи футов ростом — после такого удара он завизжит как свинья и рухнет на землю как подкошенный. А ты будешь стоять, глядя на его рожу, полной грудью вдыхать запах его крови и дерьма, а потом проделаешь такую же штуку с его родным братом, уж вы поверьте моему слову! — Он еще раз повторил то же движение. — Вот как это делают римляне!

Над толпой новобранцев полетел смех.

— Меня тошнит уже только от того, как он это описывает, — с брезгливой гримасой пробормотала Валерия.

— Такие декурионы, как этот, позволили нам завоевать весь мир. Он плоть от плоти Адрианова вала.

— Все мужчины вроде Гальбы. — Теперь ей стала понятна суровость Гальбы Брассидиаса. Его угрюмая натура. Большинству римлян никогда не доводилось встречаться с такими, как Гальба. Они и понятия не имели о том, благодаря кому они могут спокойно наслаждаться жизнью.

Повернувшись, они побрели назад, к дому Марка. По другую сторону тренировочной площадки стоял один из ветеранов. Руки его были скрещены на груди, на одном из запястий на шнурке болтался жезл из виноградной лозы. Центурион, догадалась Валерия.

— Школа Гальбы, — подмигнув, прошептал Клодий. — Его дисциплина!

— И его мир, — пробормотала Валерия. Мир, созданный для мужчин. — Как странно — кроме меня, в этой крепости нет, кажется, ни одной знатной женщины.

— Пригласи Люсинду, она составит тебе компанию. Или жену командира соседнего форта.

— Я подумаю.

— И не стесняйся, если что, обращаться ко мне. По-дружески.

— Спасибо, Клодий. Я ценю это, честное слово.

— Знаешь, один раз я едва не позволил, чтобы тебя взяли в плен. Другого такого раза не будет, клянусь.

— Трибун!

Они оглянулись. Марк! Первым побуждением Валерии было броситься к нему, но у Марка был такой суровый вид, что она похолодела. Одернув себя, она молча ожидала его приближения. Наградой ей стал короткий кивок. Марку явно понравилась ее сдержанность.

— Рад снова видеть тебя, жена. Прости, что не мог уделить тебе больше времени.

— Клодий предложил показать мне крепость.

— Единственное поручение, которое у него хватило ума выпросить. — Он обернулся. — Мне нужно поговорить с тобой, Клодий Альбиний. Кстати, здесь Фалько.

Лицо у Клодия стало несчастным.

— Это насчет вчерашнего пира?

— Но младший трибун уже извинился, — поспешно вступилась Валерия. — Это все вино виновато — оно развязало ему язык. Прошу тебя, не будь к нему слишком суров.

— Это тебя не касается, жена.

— Я уверена, в будущем он будет более снисходителен к пиву бриттов.

— Это не имеет никакого отношения к пиву.

— Тогда в чем дело? Почему бы не оставить его в покое?

Марку была явно неприятна такая настойчивость.

— Речь о том рабе… Одо.

— Одо? — удивился Клодий. Похоже, это имя ему ничего не говорило.

— Тот самый, кого ты облил пивом.

— И что с ним?

— Он убит.

Глава 17

— Этот мальчишка, Клодий… по тому, что я о нем слышал, он не произвел на меня особого впечатления. Неужели вы действительно заподозрили его в убийстве?

Вопрос этот я адресовал хозяину убитого раба, центуриону Фалько. Не знаю, для чего я спросил. Как-то не слишком верилось, что это странное происшествие имеет какое-то отношение к тайне, которую я приехал расследовать.

— Собственно говоря, Клодий ни на кого не произвел особого впечатления — кроме разве что Валерии. Они ведь были почти ровесники. К тому же оба никого не знали в крепости. Она прямо-таки околдовала парнишку. А остальные мужчины после этого стали считать его еще большим ослом. В общем… да, у нас были подозрения на его счет.

— Расскажите мне, как это выплыло наружу.

— Мой раб, этот самый Одо, был найден мертвым наутро после свадебного пира. Убит ударом ножа в сердце. Нож — один из тех, что лежал на столе, самый обычный обеденный нож. Волосы его были еще мокры от пива, которое тот юный фанфарон вылил ему на голову. А всем нам было хорошо известно, как Клодий возненавидел всех до единого скоттов из-за того, что один из них едва не перерезал ему глотку. Одо был скоттом, он совсем недавно попал в плен. Но по натуре он был солдатом — одним из тех, кто никогда не смирится с участью раба. А младший трибун был пьян, мучительно переживал свой позор и был явно не в состоянии держать себя в руках. Вот мы и решили, что он прикончил Одо в приступе ярости.