Отражение удара - Андрей Воронин

Он чувствовал, что скоро его личность воссоединится — так или иначе.

Глава 14

В понедельник майор Гранкин явился на работу в приподнятом настроении. Вчерашняя рыбалка оказалась на удивление удачной — вечером он сдал жене полное ведро жирных, здоровенных, как лапти, карасей, — а в камере следственного изолятора поджидал его еще один карась, выуженный майором из мутной водицы в субботу.

Гранкин очень рассчитывал на то, что полуторасуточное раздумье в компании уголовников поможет Забродову образумиться. Псих он или не псих, но самоуверенная манера поведения этого матерого мокрушника безумно раздражала майора, хотя во время допроса он старался ничем не выдать своего раздражения — много чести.

Немного беспокоил майора только полковник ГРУ Мещеряков, который, похоже, состоял с арестованным в довольно близких отношениях. Гранкин подозревал, что полковник употребит свое немалое влияние для того, чтобы вытащить приятеля из-за решетки. «Ну, это уж дудки, — решил Гранкин, усаживаясь за стол в своем кабинете и закуривая. — Это только через мой труп».

Эта мысль внезапно кольнула неприятным холодком: спецслужбы есть спецслужбы, и организовать похороны какого-то милицейского майора для них раз плюнуть.

Даже полраза. Что-что, а это они умеют.

Гранкин суеверно поплевал через левое плечо и постучал костяшками пальцев по крышке стола. Волков бояться — в лес не ходить. Наплодили психопатов, профессиональных убийц, людям на улицу страшно выйти Но Мещеряков, вроде бы, на такого не похож. Умный человек, полковник, должен же он понимать…

Гранкин даже покрутил головой от удивления: ну и завернул! Как будто полковник не может быть сволочью и продажной шкурой! Ты на генералов посмотри.

Посмотрел? Теперь зажмурься, досчитай до десяти, отвернись и берись за дело. Колупайся в навозе и не вякай. В крайнем случае, Сорокин в обиду не даст. Он мужик железный, за ним, как за каменной стеной, и всех этих гэбэшников он в гробу видал, в белых тапочках.

Ну, а если вдруг все-таки Мещеряков решит, что ему так уж необходим труп майора Гранкина — что ж тут попишешь… Знал, на что шел, когда надевал форму.

В ней, между прочим, не только карманы предусмотрены, куда бабки складывать, но и кокарда на лбу — чтобы, значит, целиться было удобнее. А не нравится — ступай на все четыре стороны. Среди дворников и бандитов безработицы нет и, главное, не предвидится.

Отчитав себя в точности теми же словами, какими, случалось, отчитывал нерадивых подчиненных, майор несколько взбодрился и открыл сейф, где лежало дело об убийстве Старкова и еще целая кипа дел, которые, как чувствовал Гранкин, скоро можно будет собрать в одну папку. Правда, до этого момента было еще очень далеко. Он ни капли не кривил душой, говоря Забродову, что им еще работать и работать. Конечно, теоретически Забродов мог бы пойти навстречу следствию и чистосердечно признаться во всех своих грехах, но в такой поворот событий Гранкин не верил: чокнутый спецназовец выглядел крепким орешком, и майору предстояло долго и упорно по крупице раскапывать истину, изнуряя себя и подследственного бесконечными допросами, опознаниями и очными ставками.

Конечно, в деле существовала масса неувязок. Неувязки были даже в эпизоде со Старковым, который Гранкин считал в общих чертах доказанным. В самом деле, почему Забродов не избавился от улик? Ведь он мог это сделать сто раз, и тогда его можно было бы только подозревать на основании ссоры в казино. Камуфляж — ерунда, тут Шинкарева была права, да и мотив убийства ссора — выглядел бы не слишком убедительно, не будь прямых улик. Забродов утверждает, что улики подбросили. Действительно, дверца машины была взломана… точно так же, как в ночь убийства Токаревой ему прокололи колеса.

«Точно, сам, — уверенно подумал Гранкин. — Какой умник выискался. Сам, сам, больше некому. Только это еще надо доказать».

Он вздохнул. Легко сказать — доказать! Впрочем, суду будет достаточно и того, что есть. Одного пистолета хватило бы под завязку, чтобы суд признал Забродова виновным как по делу Старкова, так и по делу убитого в прошлом году милиционера. Тем более, что за год все уже успели основательно подзабыть, что милиционер в момент смерти лыка не вязал…

Вот только дойдет ли дело до суда? Если Забродов нормален, то привязать его к остальным эпизодам будет трудновато. А если он псих, то какой смысл его к чему-то привязывать? Принудительное лечение и без того обеспечено.

Есть смысл, сказал себе Гранкин. Во-первых, цель следствия установить истину. А во-вторых, существует ведь еще и такая вещь, как отчетность. Так что длительного общения с Забродовым наверняка не миновать.

Гранкин досадливо поморщился: казалось, что долгое общение с Забродовым может его самого превратить в законченного психа.

— Ничего, — вслух сказал он, — сдюжу как-нибудь. Не таких обламывали. Только бы Сорокин не выдал.

Он посмотрел на часы. До начала совещания у полковника оставалось еще больше часа. Майор не сомневался, что от него потребуют подробного отчета, и с новым вздохом придвинул папку с делом Старкова. Он листал дело, подбирая в уме фразы и стараясь построить доклад так, чтобы Сорокину сразу стало ясно: преступник обнаружен, взят почти что с поличным, и деваться ему некуда.

Дверь кабинета без стука отворилась, и на пороге возник полковник Сорокин, словно вызванный из небытия силой майорской мысли. Вид у полковника был озабоченный, под мышкой белела тоненькая картонная папка.

— Сиди, сиди, — сказал он вскочившему при появлении начальника майору. — Здравствуй, Никитич.

— Здравия желаю, товарищ полковник.

— Какой ты нынче официальный. Как рыбалка?

Гранкин стал подробно описывать перипетии вчерашней рыбалки, не спуская глаз с лица полковника.

Сорокин между тем демократично уселся на краешек стола, закурил и слушал майора, покачивая в воздухе носком ботинка.

Лицо полковника Гранкину сегодня определенно не нравилось, и, продолжая говорить, он в то же время ломал голову, пытаясь угадать, что случилось. Внезапно до него дошло: видимо, бывшие сослуживцы Забродова, спасая честь своего мундира, вышли на Сорокина через голову майора. «Правильно, — с горьким разочарованием подумал Гранкин, — я мелкая сошка. Чего им со мной возиться? Как же я сразу не подумал, что они со мной даже разговаривать не станут? Сейчас Сорокин отдаст приказ, и делу на этом конец. Чего проще?»

— Ну, что замолчал? — спросил Сорокин. — Впрочем, бог с ними, с твоими карасями. Покажи-ка мне дело Старкова.

Гранкин молча протянул папку, но все-таки не выдержал и спросил:

— Товарищ полковник, на вас что, наехали?

Сорокин удивленно уставился на него поверх открытой папки.

— Что? А, вот ты о чем… Ох, Никитич… Точно, наехали, утвердившись в самых мрачных своих подозрениях, сказал Гранкин.

— Да нет, брат, тут дело будет потоньше. Честно говоря, не хотел я ставить тебя в известность, но раз уж ты такой проницательный… На меня не наехали, как ты выражаешься, а просто поставили в известность о том, что ты арестовал Забродова по подозрению в убийстве Старкова.

— Не только, — внутренне готовясь к нелегкой и заведомо безнадежной схватке, сказал Гранкин. — Я также подозреваю его в убийствах сержанта Разумовского, скрипачки Токаревой, пенсионера Пряхина, этого бандита Репнина и покушении на убийство несовершеннолетнего Гущина.

— Вот это список, — покачал головой Сорокин. — Значит, маньяк с Малой Грузинской взят и находится под стражей. Так?

— Так точно, — ответил майор, твердо глядя ему в глаза. — И я его не выпущу. В гробу я видел ваше ГРУ.

— Не трать порох вхолостую, — спокойно сказал Сорокин. — Пока не началось совещание, я тут у тебя посижу, полистаю дело. А ты полистай вот это, — он положил на стол принесенную с собой папку. — Считай, это тебе от меня подарок и помощь. Только имей в виду, ты этой папки в глаза не видел. Это не для широких масс.

— Подписку о неразглашении дать? — ворчливо спросил майор.

— Хватит честного слова. А будешь выкобениваться, как барышня на выданье, я тебе сам дам — и под письку, и под попку. Так дам, что не обрадуешься.

— А что это? — спросил Гранкин, нехотя открывая папку. Он терпеть не мог всякий бумажный хлам, предпочитая заниматься оперативной работой.

— Это что-то вроде, заметок, — ответил Сорокин. — Я вчера убил вечер на то, чтобы записать все, что знаю о твоем маньяке. То есть, не все, конечно. Во-первых, я не все про него знаю, а во-вторых, половины того, что я знаю, мне знать не положено. А раз мне не положено, то тебе и подавно.

— Так вы знакомы, — упавшим голосом сказал Гранкин. — Вот оно что… А я, если честно, на вас надеялся, как на господа Бога.

— На Бога надейся, а сам не плошай, — ввернул Сорокин, с любопытством разглядывая майора.