Тайны гениев - Михаил Семенович Казиник

как с самого знакомого. Он – кто? Великий поэт? Драматург? Историк? Писатель? Чувствуете, во всех этих определениях явно чего-то недостает? Вроде бы все прав-

да: Пушкин – поэт, драматург, историк, писатель. Но перечитайте «маленькую трагедию» «Моцарт и Сальери».

Это что – поэзия? Эссе?

Искусствоведческое, музыковедческое исследование, историческая пьеса?

Перечитайте все те вопросы, которых мы коснулись в нашей книге в главе «Моцарт и Сальери».

Это крохотное, на несколько страничек, творение Пушкина – Вселенная. Круг идей, затронутых в нем, по сути безграничен.

Мы поставили «маленькую трагедию» в одном из стокгольмских театров. Постановка выглядела так: 35 минут игры самой пьесы, а затем два с половиной часа раскрытия тайн этого текста. И у нас в театре был так называемый лист ожидания. Это когда люди записываются в октябре 2000 года, чтобы попасть на спектакль в декабре 2001.

Выходя после спектакля, шведы говорили, что только теперь начинают понимать музыку Моцарта (!!!).

Или что после спектакля они поняли, какая болезнь поразила шведское общество (!!!).

Или что теперь они знают, как воспитывать своих детей (!!!).

Наша с режиссером Ю. Ледерманом идея заключалась не в том, чтобы что-нибудь изменить в пушкинском тексте, и не в том, чтобы осовременить постановку, а только в том, чтобы раскрыть пушкинские глубины, уникальные исторические, психологические, искусствоведческие, творческие сферы, выявить подтексты на многих уровнях. В первом отделении был текст трагедии, сыгранной по всем законам игрового театра. Это заняло всего 25–30 минут.

Во втором – было раскрытие глубинных знаков. И это заняло два часа. (Могло бы и больше, но нужно учитывать границы восприятия.) Вот и выясняется, что поэт (!) А.С. Пушкин научил нас по-иному воспринимать Моцарта, между строк сказал что-то очень важное, что может помочь в вопросе воспитания сегодняшних детей. Следовательно, речь здесь идет не о поэзии, не о литературе только, а о чем-то неизмеримо большем – о Слове в библейском значении этого явления. И здесь могу попробовать сформулировать, в чем отличие гения от сверхгения.

Гений – это тот, кто каждому следующему поколению необходим так же, как и предыдущему.

Сверхгений – тот, кто следующему поколению нужен больше, чем предыдущему.

Классические примеры подобной сверхгениальности – Пушкин и Бах. Подумать только, из России начала девятнадцатого века Пушкин рассказал о том, какие острейшие проблемы стоят перед Швецией в начале века двадцать первого!

А Бах 300 лет назад предсказывал нам тайны научных открытий будущего! Вот таких творцов можно смело назвать сверхгениями.

Те, кто бесконечно глубоко чувствует изобразительное искусство, на первое место среди всех художников часто ставят гениального голландца Рембрандта ван Рейна (1606–1669).

Причем как подлинный сверхгений он и его творчество характеризуются уже не сугубо живописными категориями (как и в случае с Пушкиным – не сугубо поэтическими), но выходят далеко за рамки изобразительного искусства.

Можно только поражаться, до какой степени Рембрандт – невероятной глубины мыслитель, психолог и что его искусство с каждым столетием становится все более современным.

Но не преувеличение ли это – рассуждать как о современном психологе о художнике, писавшем картины в первой половине XVII века, и к тому же большей частью на библейские темы? Уверен, что нет, не преувеличение.

Ибо именно в XX веке появилась идея о так называемой пограничной ситуации, которую в своем творчестве за 300 лет до этого гениально во плотил Рембрандт. Что это за «пограничная ситуация»?

Человек ощущает всю глубину и подлинность своего существования (экзистенции) не когда он ест, спит, гуляет или рассуждает на злобу дня – но лишь на грани возможного небытия.

Именно в этот момент жизнь является как высочайшая ценность, как не вероятный дар и благо.

Только когда человек тяжело заболел и получил смертельный диагноз, он начинает ценить всю предыдущую жизнь.

В абсолютно новом свете предстают даже те эпизоды, которые раньше казались будничными и скучными.

Все явления здоровой жизни озаряются светом значительности.

Все детали прошлого становятся поэзией.

Когда самолет, чуть не попавший в аварию, благополучно приземляется, то все земные детали, видимые из окна приземлившегося самолета, вызывают непередаваемое чувство радости.

Лишь когда умирает или просто уходит навсегда любимая, ее вторая половина начинает понимать, что такое любовь, хотя раньше, в обыденной жизни, они могли спокойно не видеться часами и днями, а иногда даже вызывать раздражение друг у друга.

А помните ахматовское: «Когда умирает человек – изменяются его портреты»?

Когда человек теряет свободу, попав, скажем, в тюрьму, то он только тогда и начинает понимать, что это такое – свобода.

Раньше человек воспринимал свободу как нечто само собой разумеющееся, но в тюрьме вдруг понял, что свобода – это величайший дар. И вот что интересно: жизнь действительно безграничная ценность, каждый видимый кустик, цветок, луч солнца или капля дождя – счастье каждой секунды бытия, любовь – это проецирование Вечности, свобода – это сопричастность человека Вселенной. Но понять это, а правильнее сказать, по достоинству оценить эти ценности можно только находясь в пограничной ситуации, то есть на границе потери.

Так вот, я думаю, нет во всем мировом искусстве творца, который бы так изобразил (а лучше сказать, выразил) состояние человека «на грани». Прежде чем я приведу в пример рассуждения о моей самой любимой кар тине Рембрандта, «Жертвоприношение Авраама», хочу (попросив прощения у всех, кто знает Ветхий Завет чуть ли не на память) позволить себе роскошь пересказать эпизод «жертвоприношения» по-своему.

Нет, не пугайтесь!

Я только хочу психологически приблизить его к современному читателю, не меняя ничего существенного в библейском рассказе. Единственное, что я позволю себе, это комментировать некоторые моменты по ходу происходящего, чтобы глубже понять всего лишь один эпизод из самой грандиозной, но и самой сложной книги, которая когда-либо появлялась на Земле.

Глава 2. «Мученик светотени» и «Жертвоприношение Авраама»

Авраам любил Бога столь безбрежно, столь безоговорочно, что, даже когда Бог неожиданно заставлял Авраама сниматься с насиженных мест и начинать все сначала, Авраам не роптал. Он послушно отправлялся в те земли, которые указывал Бог.

Сила его веры в Божественную безупречность была так велика, что когда Бог обещал уже ставшему глубоким стариком Аврааму, что от него будет столько же потомства, сколько звезд на небе, то и здесь девяностолетний Авраам не позволил себе ни на секунду усомниться в реальности сказанного Богом.

Правда, Сарра, восьмидесятилетняя жена Авраама, однажды не выдержала и рассмеялась, причем в присутствии Бога. Ведь она прошла все