Ищейка - Вирджиния Бокер

Я припадаю спиной к осыпающейся стене, обхватываю голову ладонями и даю себе минуту, чтобы снова пережить все эти чувства: предательство, невозможность поверить, ужас и, наконец, обретение истины. Ощущение острое и притупленное одновременно.

Блэквелл – колдун.

Вскакиваю на ноги, выхватываю Азот из ножен и со всей возможной силой ударяю наотмашь. Серебряное лезвие поет, натолкнувшись на камень, и, словно вопль, этот звук отдается в гробнице. Сила меча струится через меня, через мои руки, ноги, заполняет сердце, мозг, такая сила, что голова кругом, как от вина. Я замахиваюсь еще раз, еще раз, еще раз, соударения серебра с камнем рождают искры, поджигающие тьму.

– Элизабет! – прорезает лязг голос Шуйлера. – Ты слышишь меня?

– Шуйлер! – отзываюсь я. – Дверь – она стала теперь скрижалью. Поможешь мне ее разбить?

Секунда, другая – и мощнейший гулкий удар сотрясает гробницу, обдавая меня землей. И еще один, и еще.

Я снова и снова взмахиваю Азотом, пока в середине скрижали не появляется тонкая, как волос, трещина – скрижаль начинает разрушаться. Я продолжаю махать мечом, Шуйлер продолжает бить ногами. Щель удлиняется, ширится, потом яркий зеленый свет исходит из ее середины, вползает щупальцами в трещину, бежит вниз по скрижали, вверх по стенам, по потолку, дергаясь и раздуваясь, как живой. Я отступаю подальше от магии, которая может быть в этом свете, но безуспешно: струйки света растут, пока не становятся почти ослепительными. И тут в порыве ветра и с разрушающим треском, будто лопается лед на замерзшем озере, скрижаль рассыпается.

Я отпрыгиваю, но не вполне удачно. Куски разбитой скрижали падают на меня, и вес их бросает меня на спину, выбивает воздух из легких и меч из руки, хоронит меня под кучей щебня. Я выворачиваюсь из-под обломков, сбрасывая с себя камни.

– Шуйлер! – Я закашливаюсь, голос хриплый от пыли. Ответа нет. – Ты здесь? – Я жду от него ответа, но напрасно. Только звук собственного дыхания и тихий ровный шелестящий шум. Почти как… почти как дождь.

Меня вдруг пробирает холодок. Дождя не было, когда я входила в гробницу, и не было даже малейших признаков его приближения – небо чистое, черное, полное звезд. Что же это значит? Может быть, я пробыла здесь дольше, чем сама думаю? В конце концов, в Энглии погода меняется быстро.

А может значить и другое.

Я все еще внутри иллюзии.

Я встаю, поднимаю засыпанный пылью меч. Осторожно переступаю через обломки, добираюсь до лестницы, поднимаюсь и через люк вылезаю наружу. Льет. Порывами хлещет ледяной дождь. Повсюду лужи, он идет уже давно. А Шуйлера – чей голос я слышала только что – нигде не видно.

Я ощущаю прилив разочарования, а за ним – ужаса. Ведь если я все еще в гробнице, все еще внутри иллюзии, то скрижаль я не разбила. Хуже того, это означает, что мой самый большой страх, каков бы он ни был, все еще впереди. И если это не страх умереть в одиночку или смотреть, как на моих глазах погибает Джон и все остальные, то в чем же он? Что может быть хуже? Еще это означает, что меня вынудили использовать Азот, когда в том не было нужды. И я все еще слышу, как его сила гудит во мне, нашептывает, хочет, чтобы я снова ее применила, взяла ту власть, которую она предлагает: власть разрушать, власть ломать, власть убивать.

Я сую меч обратно в ножны, заменяю его парой зазубренных ножей. И выхожу на дождь.

Я все еще на территории Блэквелла – это понятно. Видны флаги на шпилях башен, возносящиеся ввысь каменные стены. Небо озаряется изломанной вспышкой молнии. Грохочет вдалеке гром. Я делаю несколько осторожных шагов, ноги вязнут в раскисшей земле. Внимательно осматриваюсь: передо мной лабиринт, вокруг деревья. И в древесной гуще что-то есть, что-то ждет. Я это знаю, чувствую.

И наконец вижу: пара желтых, как лампы, глаз уставилась на меня из-за черных стволов. Потом шелест листьев, хруст ветки – и на меня бросается зверь. Он выскакивает из лесу – огромная крысоподобная тварь размером с лошадь, только шесть ног вместо четырех и длинный хвост с колючкой, полной яда. Из творений Блэквелла; я таких видала во времена обучения. Медленная и неуклюжая тварь, но недостаток скорости компенсирует численным превосходством. Они ходят стаями, как крысы. Значит, поблизости есть еще такие же.

Я мечу оба ножа, целя точно в глаза: выколоть оба глаза – единственный возможный способ убить эту тварь. В один я попадаю, но в другой промахиваюсь, и крыса падает на бок, издавая визг, от которого готовы порваться перепонки. Зовет свою стаю.

Я выхватываю еще один нож и бросаюсь к ней, перепрыгиваю через хлещущий хвост, всаживаю клинок в другой глаз. Крыса дергается и издыхает, но я чувствую, как дрожит земля, и знаю, что идут другие. Резко обернувшись, вижу, как три такие твари прут прямиком на меня.

У меня осталось четыре ножа, я мечу их в крыс. Хотя темно и льет, я попадаю каждой из них в глаз. Так их не убить, но движения тварей замедляются. Сорвав с пояса топор, я бегу к ним. Они лежат, визжа и дергаясь. Несколько раз испытываю удары колючих хвостов, и хотя раны заживают мгновенно, действие яда все равно чувствуется. От него у меня двоится в глазах, и сквозь дождь и мрак я не могу отличить одну крысу от другой. Ориентируясь по слуху на визг, продолжаю их рубить, получая новые и новые удары хвостов, пока они наконец не замирают. Я оседаю на землю, прямо под хлещущие пощечины дождя, меня трясет от яда, голова кружится. Задумываюсь, настоящий ли яд, не входит ли он в ту же иллюзию. Наверное, это и не важно, потому что он, как всякая иллюзия, достаточно реален. И так или этак, а надо действовать. Если их собратья тут еще есть, они придут за убитыми. Блэквелл не мог придумать, как прокормить создаваемых им тварей, и потому просто давал им жрать все, что мы убивали. Я спрашивала Калеба, что делают с телами ищеек, погибших при обучении. Он сказал, что мне лучше этого не знать.

Сквозь дождь видны очертания лабиринта. Я туда не хочу. Проходила его однажды и едва-едва выбралась. Но я знаю, что если пойду туда, никакая тварь за мной не сунется. Они тоже боятся того, что там, внутри.

Переворачиваюсь лицом вниз, встаю на четвереньки и ползу вдоль опушки, стараясь держаться ближе к деревьям, где меня не так легко заметить. Наконец деревья кончаются полоской открытой местности, на другом конце которой – лабиринт. Некоторое время я выжидаю, трясясь и промокая под дождем, голова все еще плывет. Надо встать. Надо бежать. Надо пойти в лабиринт, пока никакая тварь меня тут не нашла. Но я так устала…

Ложусь обратно в грязь и затихаю, всего на миг, дыхание глубокое, тяжелое, отрывистое. Закрываю глаза под шлепанье ледяных струй и звучные всплески.

– Элизабет!

Я слышу его голос, низкий и тихий, и понимаю, что это тоже действие яда. Он добрался до мозга и заставляет слышать то, чего нет на самом деле. Но голос снова повторяет мое имя, я сажусь так резко, что голова идет кругом. И тут я его вижу – он стоит на полянке рядом с лабиринтом.

Джон.

Спотыкаясь, встаю на подгибающиеся ноги.

– Ты ранена, – говорит он, и лицо его хмурится озабоченной гримасой. Он кажется таким реальным.

Он не настоящий.

Правда не настоящий?

Я иду к нему. Когда подхожу ближе, он вздрагивает, разглядев меня: разорванные штаны, рубашка в клочья, покрыта грязью, кровью, бог знает чем еще. Незаколотые волосы болтаются по плечам, сбитые в колтуны и узлы.

Он одет так же, как был на маскараде: белая рубашка, черные штаны, черный камзол с красной оторочкой. Растрепанные волосы, карие глаза, так внимательно глядящие на меня. Такой живой, настоящий…

Он не настоящий.

Правда не настоящий?

– На самом деле это не ты, – говорю я. Получается жалкий шепот. – Я знаю, что не ты.

Джон – иллюзия Джона – оглядывается через плечо, и мимолетная тень пробегает по его лицу.

– Это я, – говорит он, снова оборачиваясь ко мне. – Я. Почему ты думаешь, что я не настоящий?

Я мотаю головой.

– Не знаю. Может быть, потому что дождь. Я промокла, а ты совсем сухой.

– Был дождь, но перестал. – (Я поднимаю глаза – иллюзорный Джон прав. Дождь прекратился). – А я сухой, потому что только что здесь оказался.

Я отбрасываю в сторону его доводы и продолжаю:

– Ладно. Я знаю, что ты не ты, потому что настоящий ты уехал. Шуйлер мне сказал. Ты на корабле у Питера, со всеми остальными, и едешь домой. Ты уехал.

Я проглатываю застрявший в горле ком.

– Я не уезжал. – Голос у него тих, точь-в-точь как мой. – Это ты меня оставила. Ты убежала, а я не хотел, чтобы ты уходила. И пошел тебя искать.

Он снова оглядывается.

Что-то его беспокоит, этого иллюзорного Джона. Постоянно оглядывается, будто там есть еще кто-то. Или что-то. Затаившееся в темноте, ждущее, чтобы напасть. Я не обращаю внимания – все это не на самом деле.

Точно не на самом деле?

– Почему ты всех бросил и пошел за мной? – Мой голос звучит громко и зло. Я злюсь, потому что мне хочется, чтобы он был на самом деле. Злюсь, что это не так. – Зачем?