Черная книга - Орхан Памук

Через некоторое время после той ночи, когда луна, сияя над заснеженным садом, напоминала о пугающей бесконечности времени, Наследник нанял пожилого, верного и терпеливого Писца и каждое утро, усадив его за стол, диктовал ему истории, рассказывая о своих поисках и догадках. Наследник вспомнит, что много лет назад он сделал чрезвычайно важное открытие, касающееся «в высшей степени важных исторических перемен»: до своего добровольного заточения во дворце он видел «собственными глазами», как с каждым днем менялись улицы Стамбула в стремлении подражать воображаемому западному городу. Несчастные, заполняющие стамбульские улицы, глядя на костюмы западных туристов и изучая фотографии в зарубежных журналах, попавших им в руки, меняли свою одежду. Он слышал собственными ушами, как вечерами в кофейнях на окраинах города собравшиеся вокруг печки грустные люди вместо того, чтобы рассказывать друг другу услышанные от отцов сказки, читали всякую дрянь в газетах, написанную бездарными журналистами; в газетах печатали «Трех мушкетеров» и «Графа Мон-те-Кристо», изменив имена героев на мусульманские. А разве он сам не покупал у армянских книготорговцев под видом книг всякое бесстыдство, за чтением которого так быстро летело время? До того как он проявил волю и решимость и закрылся во дворце, когда он еще, как все, влачил жалкое привычное существование, разве не замечал он при каждом взгляде в зеркало, что таинственный смысл на его лице постепенно пропадает, точно так же, как у всех окружающих? «Да, покупал! Да, замечал!» — писал Писец, изучивший стиль Наследника. Осман Джалалиддин Эфенди ощущал, как после каждого дня диктовки меняется его лицо, меняется он сам.

Иногда Наследник не находил темы для диктовки. Воцарялось безмолвие. Потом Наследник говорил: «Если не о чем рассказывать, значит, человек очень близко подошел к тому, чтобы быть самим собой. Безмолвие означает, что молчат воспоминания, книги, истории, память; только услышав это безмолвие, человек может стать свидетелем того, как вырастает его истинный голос из глубин его собственного духа, из бесконечных и темных лабиринтов его собственной сущности, и этот голос способен сделать человека самим собой».

Однажды Наследник затронул тему женщин и любви, которой до этого касался очень мало, говоря, что это «самая опасная тема». Около шести месяцев он рассказывал о старых увлечениях, об отношениях с гаремными женщинами (воспоминания о них, за исключением нескольких случаев, вызывали сожаление и грусть), которые нельзя было назвать любовью, и о своей жене.

Самым ужасным в этих отношениях, по мнению Наследника, было то, что незаметно для тебя женщина, даже самая неприметная, начинала занимать почти все твои мысли. Он подумал, что надо сближаться с как можно большим количеством женщин: тогда он обретет иммунитет к яду, называемому любовью; но поскольку он старался выработать у себя равнодушие к любовному опьянению, женщины, с которыми он имел дело, не вызывали у него никакого влечения. Так получилось, что он стал чаще всего встречаться с Лейлой-ханым: она была «самой невыразительной, самой бесцветной, самой спокойной и самой безвредной» из всех знакомых ему женщин, и он верил, что не сможет влюбиться в такую женщину. «Наследник Осман Джалалиддин Эфенди без страха открыл сердце Лейле-ханым, поскольку верил, что не сможет влюбиться в нее»,-написал Писец как-то ночью, потому что теперь они работали и по ночам. А Наследник тут же добавил: «Но поскольку она была единственной женщиной, которой я с легкостью открыл сердце, я тут же влюбился в нее. Это был один из самых тяжелых периодов моей жизни».

Писец записал, что Наследник и Лейла-ханым ссорились, когда встречались во дворце. «Конкретных причин для наших ссор не было, — пояснил как-то Наследник, — я злился, что из-за нее не мог быть самим собой, что из-за нее мои помыслы теряли чистоту, что из-за нее я переставал слышать голос, идущий из глубины моей души. Это длилось до самой ее смерти, произошедшей в результате несчастного случая, и я так и не понял, была ли в том моя вина».

Наследник рассказал, что смерть Лейлы-ханым его огорчила, но зато он обрел свободу. Писец, всегда молчаливый, всегда почтительный и внимательный, сделал то, чего никогда не позволял себе за шесть лет работы с Наследником: несколько раз сам написал об этой смерти и этой любви; Наследник же возвращался к этой теме, когда считал нужным.

Последние перед болезнью Наследника месяцы прошли, как записал Писец, «в напряженной работе». Это были дни, когда Наследник диктовал, рассказывал свои истории и все сильнее слышал собственный голос, помогающий ему быть самим собой. Они работали до поздней ночи, но как бы ни было поздно, Писец в повозке, ожидающей его наготове в саду, отправлялся домой; рано утром он возвращался и усаживался за стол красного дерева.

Наследник рассказывал о государствах, которые рухнули из-за того, что не могли быть самими собой, о народах, исчезнувших потому, что они подражали другим племенам, о забытых в далеких и неизвестных странах народах, которые не смогли жить своей жизнью. Иллирийцы (Древние индоевропейские племена на северо-западе Балканского полуострова; в 111-I вв. до н. э. были покорены римлянами) ушли с исторической сцены, потому что за два века не сумели найти правителя, который силой своей личности научил бы их быть самими собой. Вавилонская башня рухнула не оттого, что царь Нимрод (мифологический царь-безбожник) бросил вызов Всевышнему, а оттого, что отдавал все силы строительству башни и забыл об истоках, которые могли сделать его самим собой. Кочевые племена, перейдя на оседлый образ жизни, в стремлении создать настоящее государство подражали оседлым, с которыми вели торговлю, и в результате, подпав полностью под их влияние, исчезли с лица земли.

Падение сасанидов произошло потому, что последние три правителя — Кавад, Ар-дашир и Яздегерд-преклонялись перед величием византийцев, арабов и иудеев и, как написано в истории Табари (арабский историк, автор многотомной «Истории посланников и царей».), за всю свою жизнь ни одного дня не сумели быть самими собой. Великая Лидия (страна в древности на западе Малой Азии, в VI-IV вв. до н. э. находилась под властью персов, позднее входила в державу Александра Македонского и другие государства) ушла с исторической сцены всего через пятьдесят лет после того, как в ее столице Сардес под влиянием Суз (древний величественный город в Персии) был сооружен первый алтарь. О племени сабиров (племена в Северном Причерноморье (VII в. до н! э. — III в. н. э.)) ничего не знают сегодня даже историки, и это оттого, что, когда они собрались создать великую азиатскую империю, они вдруг-словно эпидемия началась — стали одеваться в одежды сарматов (племена в Северном Причерноморье (VII в. до н! э. — III в. н. э.)), носить их украшения, читать их стихи и, таким образом, утратили свои воспоминания; они забыли таинство, делавшее их самими собой. «Ми-дийцы, пафлагонийцы, кельты»,-диктовал Наследник, а Писец, прежде чем господин открывал рот, добавлял: «Исчезли, потому что не сумели стать самими собой». «Скифы, калмыки, мидийцы», —? продолжал перечислять Наследник, а Писец завершал предложение: «Исчезли потому, что не смогли стать самими собой». Усталые до изнеможения, они поздно ночью заканчивали работу над историями о смертях и падениях; в безмолвии летней ночи слышался только стрекот сверчков.

В ветреный осенний день, когда в садовый бассейн с кувшинками и лягушками падали красные каштановые листья, Наследник простыл и слег в постель; оба они не придали этому большого значения. Наследник как раз говорил о том, что если он не станет наконец самим собой, то пойдет в толпу, на замусоренные улицы Стамбула. Тогда он не сядет на Османский престол, а «империя глазами других будет смотреть на свою жизнь, вместо собственных историй слушать чужие и вместо собственных лиц будет видеть очаровавшие их лица других». Они заварили чай из цветков липы, собранных в саду, выпили его и работали допоздна.

На следующий день Писец поднялся наверх за одеялом, чтобы укрыть господина, который лежал на диване в жару; он увидел, что дворец совершенно пуст: на протяжении многих лет из него выбрасывалось все, что там было, даже двери были сняты. Пустые комнаты дворца, лестницы, стены — все было выкрашено в белый цвет. Писец бродил по пустым комнатам и набрел на белоснежное чудо, выделявшееся белизной даже на фоне всеобщей белой краски. Это был несравненный белый рояль «стейнвей», единственный в Стамбуле. Он остался с детства Наследника, долгие годы к нему никто не прикасался, и он стоял в пустой комнате совершенно забытый. Писец увидел инструмент в белоснежном лунном свете, который проникал через окна во дворец; такая белизна напоминала человеку о том, что воспоминания блекнут, память угасает и все, что есть вокруг, останавливается: голоса, запахи, вещи, само время. Когда он спустился по лестнице с белым, без запаха одеялом под мышкой, он почувствовал, что диван, на котором прилег Наследник, стол красного дерева, за которым он проработал столько лет, белые листы бумаги, окна-все вокруг хрупкое и нереальное, как в детских игрушечных домиках. Укрывая Наследника, он увидел, что его не бритая два дня борода поседела. Около больного лежали белые таблетки и стоял стакан, наполовину наполненный водой.