Короли драконов - Сара Далтон

уставал, но не так быстро, как они. Он снова вырвался на свободу, и Рева и Карлия отчаянно поплыли вверх, хватая воздух, а Сэм и Ато нырнули. Секунды превратились в минуты, в глотки воздуха и мгновения битвы. Линии боли открылись вдоль тела Ревы, вода наполнилась кровью.

А потом ее челюсти, сжимавшие крылья Аниоса, ничего не укусили. В воде она почти ничего не видела.

Драконы выбрались и кружили, с любопытством перекликаясь друг с другом. Теперь Сэм едва мог летать, и Карлия поддержала часть его веса, летела под ним, помогая ему вернуться на берег.

Затем Рева увидела это: человеческое тело под поверхностью. Она нырнула и схватила его когтями, затем бросила на брусчатку возле пристани.

Под хор криков солдаты, одетые во все черное, оттеснили толпу, чтобы Лука и его менти могли пройти. Они взяли лошадей из дворца и были покрыты потом и кровью. Лука спрыгнул с лошади, подбежал к Реве и прижался руками к ранам на ее боках.

Она опустила морду, чтобы подтолкнуть его, и он рассмеялся. Он ни разу не взглянул на тело своего брата; его внимание было сосредоточено на его союзниках. Позади него Нико ухаживал за Сэмом, сосредоточенно закрыв глаза и соединяя воедино мышцы, кожу и чешую.

Когда раздались крики, все обернулись.

Тело не было мертвым. Он подтянулся, неестественно бледный, схватился за голову.

— Мое! — прорычал он не им, а себе. — Тело мое! И меня нельзя убить!

Лука жестом отослал их всех, выхватил оружие и в ужасе уставился на труп своего брата.

— Стефан, — прошептал он. Это был детский голос, тихий и умоляющий. Рева увидела, как он покраснел от стыда. После всего случившегося было очевидно, что Лука все еще испытывал к этому существу какую-то братскую любовь.

Тело замерло. Оно покачнулось на ногах, а затем застонало, схватившись мертвыми пальцами за голову. Когда он посмотрел на Луку, его глаза больше не были ямами безумия.

Лука сглотнул. Было что-то пугающее в возвращении Стефана в это тело, но Стефан принес в мир столько жестокости, столько насилия, что он заслужил безжалостный конец.

Лука взял себя в руки и глубоко вдохнул.

— Стефан? — снова спросил он.

Рот тела бесшумно открылся и закрылся, а затем оно произнесло:

— Лука, — голос Стефана, его голос. Звучал он хрипло. Пальцы сжались, и он задохнулся. — Он хочет… он хочет забрать тело.

— Стефан? — резко сказал Лука. — Аниос…

— Он сильнее меня! — Стефан едва дышал. — Ах, боги, если бы я знал… — его голос оборвался, и он зажмурился. — Я хотел это себе, — теперь он звучал раздраженно. — Не так. Все эти годы я отказывался от себя ради нескольких иссохших старых монахов.

Рева увидела, как разочарование окутало Луку, как плащ. В конце концов, Стефан ничем не отличался от того, каким он был до того, как Аниос забрал его тело.

— Хотел бы я, брат, чтобы все было по-другому, — Лука был теперь спокоен. В его словах было горе, но и смирение. — Я бы хотел, чтобы мы были лучшими братьями друг для друга. Жаль, что ты пошел меня убивать.

Голова Стефана дернулась вверх, и он посмотрел на Луку с крайней ненавистью.

— Ты ненавидел меня. Вы все ненавидели меня.

— Ты заслужил свою справедливую долю ненависти, — непоколебимо сказал Лука. — Но я бы хотел, чтобы было не так. Были времена, когда ты мог повернуть назад.

Глаза Стефана встретились с глазами Луки, и Реве почти показалось, что старший брат понял. Она могла видеть в нем печаль из-за пути, который был не принят и не выбран. А затем его тело снова напряглось, и смех вырвался из его горла.

Этот смех не был человеческим.

Все бойцы на пристани потянулись за мечами, но брат Аксил побежал к одной из лодок и начал перепиливать веревку.

— Никакой поножовщины! — крикнул он. Он вытащил веревку и начал завязывать ее на глазах у остальных, озадаченных. Тело сердито смотрело на них всех, с чистой ненавистью в глазах, и яростно вопило, а люди кричали от ужаса. — Держите его! — закричал брат Аксил. Стражи ринулись вперед, чтобы схватить тело, и им потребовалось все, чтобы удержать его, пока брат Аксил обвязывал веревку вокруг его шеи.

Священник покачал головой. Рева видела чистую усталость в том, как Аксил держал себя, наряду с полным принятием того, что должно было произойти. Это не доставляло ему удовольствия.

— Смерть трех узлов, — сказал он. — Тебя можно убить, и ты заслужил эту смерть. Аниос, пусть вместо тебя восстанет новый бог. Настоящий Принц Истины и Света, а не то, чем ты стал.

Солдаты дернули за веревку, и Рева расправила крылья, чтобы защитить Луку от зрелища. Он дрожал, уткнувшись лицом в ее чешуйки.

Они смотрели, как меркнет свет в глазах тела, а когда опустили его на землю, стало ясно, что в нем больше нет ничего живого. Брат Аксил осторожно закрыл глаза, затем повернулся к толпе.

— Все кончено, — сказал он. — Давайте построим новый мир.

28

Лука

Зазвучали трубы, и сердце Луки затрепетало в груди. Ощущение распространилось к его животу, и он сделал глубокий вдох, чтобы успокоиться.

— Лука, — голос брата Аксила был тихим в частной часовне. — Время пришло.

Но Лука медлил. Он посмотрел на витражи и закрыл глаза, сдерживая слезы. В последний раз он задал себе вопрос, который задавал снова и снова, пока тянулись часы: готов ли я стать королем?

Эта часовня казалась наполненной призраками. Эти призраки его братьев и отца были больше жизни. Лука провел время со своими воспоминаниями о Матиасе и отце, размышляя о выборе, который он видел, как они делали. Наконец, он начал избавляться от мысли, что Матиас имел божественное право править и что Лука всегда будет плохим.

Поскольку битва со Стефаном была выиграна, Лука, наконец, понял, что ему есть, что предложить своему королевству. У него было собственное представление о том, что правильно, а что неправильно, и теперь он чувствовал, что наконец-то достаточно созрел, чтобы понять его. Он будет править Эсталой по-своему. Он больше не чувствовал себя в тени призрака своего старшего брата.

Об отце его мысли были более противоречивыми. Было легко ненавидеть Давэда за то, что он сделал, за то, как он сокрушал людей в стремлении к более широкому миру, но Давэд проявил некоторую мудрость во время своего пребывания на посту короля. Он не был из тех, кто искал поклонения у своих подданных или предавался роскоши ради нее самой.