Дочь часовщика. Как видеть свет в кромешной тьме - Ларри Лофтис

прожить еще долго. Я стояла у этих ворот много месяцев, живя в казарме 28 в тени крематория. Каждый раз, когда я видела дым, валивший из отвратительных дымовых труб, я знала, что смотрю на последние останки какой-то бедной женщины. Часто я спрашивала себя: когда же придет мое время умереть?»

Тайни оказалась права насчет смертного приговора; позже Корри выяснила, что ее казнили вскоре после окончания переклички. Но что же предстояло самой Корри?

Охранница, дважды вызывавшая ее, велела Корри следовать за ней в административный барак. Корри присоединилась к короткой очереди заключенных перед столом, и наблюдала, как клерк проштамповал документы впереди стоящей женщины и сказал: «Отпустить!»

Отпустить?? На свободу? Возможно ли это? Мгновение спустя мужчина вызвал ее: «Тен Бум, Корнелия».

Корри подошла, мужчина что-то нацарапал на формуляре, поставил печать и протянул ей. Она посмотрела вниз и увидела только одно слово, выделенное жирным шрифтом: Entlassungsschein (Справка об освобождении).

Пройдя по очереди к другому столу, она получила железнодорожный проездной билет до Нидерландов, а затем охранник указал ей на другую комнату дальше по коридору. Внутри женщины, стоявшие в очереди впереди Корри, раздевались.

«Вам нужно пройти медосмотр», – пояснили ей.

Корри кивнула. Еще одно унижение. Она сняла Библию с шеи, сняла платье и бросила то и другое в угол, на вещи других заключенных.

Когда Корри подошла ближе, она удивилась молодости доктора – перед ней сидел веснушчатый мальчик, который по возрасту вполне годился ей в племянники. Однако держался он исключительно профессионально. Каждую следующую пациентку он просил нагнуться, повернуться и растопырить пальцы.

Корри встала перед ним, и взгляд доктора сразу же упал на ее распухшие ноги.

«Отек, – объявил он. – Больница».

Тюремный служащий повел ее в больницу, и Корри спросила: «Но тогда получается… разве нас не собирались отпустить?»

«Я думаю, так они и поступят, как только отеки спадут. Они отпускают только тех, кто в хорошем состоянии».

В этом условии усматривался смысл. Эсэсовцы не хотели, чтобы кто-то узнал о жестоком обращении с заключенными, особенно пресса, поэтому любой, кого приходилось отпускать, должен был выглядеть относительно здоровым. Придется подождать.

Однако больница была переполнена. Группа женщин ждала в очереди, надеясь попасть на прием к врачу, а помимо местных привезли десятки новых заключенных с ужасными травмами. Ей рассказали, что поезд с заключенными, направлявшийся в Равенсбрюк, попал под бомбардировку, и многих просто разорвало в клочья. У стены на столе лежала пациентка, а вокруг нее работали врач и четыре медсестры. Она кричала от боли, и сердце Корри разрывалось от боли за нее.

В этот момент в комнату, шаркая, вошла женщина-скелет. Ее тонкие слабые ноги едва донесли ее до места, в глазах застыла боль. Она позвала на помощь, но один из сотрудников ответил, что она прекрасно может подойти сама.

Корри вздохнула. Неужели страданиям Равенсбрюка не было конца?

Она закрыла глаза и попыталась отгородиться от всего, но не смогла; вокруг царили ужас и жестокость.

Наконец, тюремщик провел ее через дверь в палату с двухъярусными кроватями. Пришлось подниматься на верхнюю койку, Корри подтянулась на руках и с трудом занесла одну ногу за другой. Однако в ту ночь уснуть не пришлось: все предрассветные часы пациенты отчаянно кричали о помощи. Корри спустилась вниз, несмотря на свои отеки, и пошла утешать тех, кто больше всего страдал.

Перед восходом солнца трое пациентов упали с постели и умерли на полу.

Наступило Рождество.

В Харлеме Петер ван Верден вспоминал о тен Бумах. Сколько он себя помнил, Рождество вся семья праздновала в Бейе с Опой и остальными.

«Милые манеры нашего дедушки, почтенного джентльмена, превратили его во всеобщего любимца, – вспоминал Петер, – семья обожала его. В этом году все было по-другому. Без него и Рождество не Рождество».

Но в тот год о рождественских гулянках голландцы думали меньше всего. Немецкая продовольственная блокада так и продолжалась, ежедневно от голода умирали сотни людей[65]. Кроме свеклы и тюльпанов, есть было нечего. «Нищета, голод и болезни царили повсюду», – вспоминал Петер.

Смерть не щадила самых близких ему людей.

Его давний друг, жених его сестры Ати, Пит, стал следующей жертвой нацистов. Пит активно участвовал в деятельности подполья и однажды отправился на встречу в штаб-квартиру Сопротивления. Собрание, однако, оказалось ловушкой гестапо, пойманных доставили в амстердамскую тюрьму.

Вскоре его расстреляли.

* * *

Утешив всех страждущих, Корри вернулась на свою койку. Напротив нее лежали две венгерки, у одной из которых была сильно поражена гангреной нога. По диагонали напротив лежала молодая девушка, на вид лет пятнадцати, с умственным развитием восьмилетнего ребенка. У нее было милое лицо, но от тела мало что осталось. Когда девушка повернулась, Корри заметила свежий шрам, свидетельствующий о том, что она перенесла какую-то операцию на спине. Учитывая психическое состояние девушки, скорее всего, это был медицинский эксперимент.

Ее звали Олли, и она постоянно звала свою мать. Вспомнив свой профессиональный опыт из мирной жизни, Корри взяла на себя роль приемной матери несчастной и, одновременно, евангелиста. В самых простых выражениях она постаралась объяснить ей Евангелие.

«Олли, мама не может прийти, но знаешь, кто готов прийти к тебе на помощь? Это Иисус!» Олли, казалось, понимала. «Я попрошу Иисуса сделать меня храброй, когда мне будет больно, – сказала девушка, – я буду думать о боли, которую перенес Иисус, чтобы показать Олли путь на небеса».

Потом Корри поиграла с ней, и, казалось, совершенно точно осознала, почему Господь оставил ее в Равенсбрюке на Рождество.

В ту ночь резко упала температура, двадцать градусов ниже нуля, окна больницы полностью заиндевели.

Утром Корри отправилась на повторную диагностику своего состояния. «Отек стоп и лодыжек», – подтвердила врач. Возвращаясь в стационар, Корри заметила на снегу мертвую молодую женщину. Ее изящные руки были сложены, словно в молитве, но колени были подтянуты ближе, как будто она перед смертью корчилась от боли. У нее было милое личико, а темные волосы вились вокруг головы, словно нимб.

Корри огляделась и поняла, что произошло.

Официальный допуск, выданный Корри, разрешающий ей покинуть Равенсбрюк.

Женщину заставили ждать снаружи у входа в больницу, но мороз поглотил ее изнеможденное тело прежде, чем ее впустили.

Два дня спустя, 28 декабря, Корри прошла медицинское обследование, и врач, наконец, поставил штамп на ее бланке об освобождении. Теперь предстояло пройти обработку. В маленькой кабинке у внешних ворот лагеря охранник выдал ей новую одежду: нижнее белье, шерстяную юбку, шелковую блузку, шляпу, пальто и почти новые туфли. Затем она получила посылку с одеждой, в которой поступила в лагерь, а также с некоторыми вещами Бетси. Здесь ей приказали подписать заявление, в котором говорилось, что она никогда не болела в Равенсбрюке, не становилась жертвой несчастных случаев, и получала полноценное лечение. В составе небольшой группы –