Предчувствие: Антология «шестой волны» - Андрей Лазарчук

— Вы читали письмо, которое я привёз фельдмаршалу? — спросил я в упор. Такая постановка вопроса заключала в себе некоторый риск, но риск оправданный. Ведь Браге сослался на фельдмаршала, когда заговаривал со мной. Эта ссылка не могла быть сделана по обязанности. Фельдмаршал теперь в отставке, следовательно, он — лицо неофициальное; и если о нём продолжают говорить как о начальнике, то это уж никак не случайность…

— Читал. Сказать честно — вы опоздали. В этих краях положиться уже практически не на кого. Ваш единственный шанс теперь…

— Знаю, — прервал его я. И добавил: — Интересно, в чём теперь ваш единственный шанс…

Он неожиданно открыто улыбнулся. И кивнул:

— Нам это тоже интересно…

«Сателлит» нёсся на север ровно, со скоростью примерно семьдесят километров в час. Дорога была практически пустая, так что опасаться столкновений с другими машинами не приходилось.

Скоро уже доедем.

— Странно, — сказал я. — Очень многое хочется спросить…

— Спрашивайте, — сказал Браге.

— Очень многое хочется спросить — но вопросы не формируются. С одной стороны, всё так запутано — непонятно, что и спрашивать… а с другой — карты открыты. И тоже непонятно, что спрашивать. Похоже, что никакой важной информации, которой мы могли бы обменяться, просто не осталось… — Я усмехнулся.

Он тоже усмехнулся — как-то виновато.

— Чёрт знает, за что мы всё ещё воюем… — Он подумал. — Вот за что, например, воюете вы?

Я даже вздрогнул. Этот собеседник умел держать удар. Сразу и прямо задать тот единственный вопрос, на который никто из нас толком не знает ответа…

Шведы, да и не только они, вообще довольно часто задавали вопросы типа: почему мы изменили? Ну как объяснить — почему? Меня ещё не было на свете, когда после московских волнений царь Алексей Павлович, власть которого к тому времени была почти номинальной, отрёкся от престола, и в Ярославле был созван чрезвычайный сейм, провозгласивший Российскую республику. И на первых же выборах в этой республике — на свободных выборах! — победила партия «друзей народа». И всё, с тех пор она у власти. Я при этой власти родился. Помню, в детстве я долго не мог понять: как это человек может взять и поехать из одной страны в другую? Разве можно по своему желанию пересечь границу? Граница, закрытая наглухо, на которой беглецов убивают. Социалистическая философия, возведённая в ранг религии — самой настоящей религии Древнего Востока, с грандиозными каменными и металлическими идолами. Мудрецы много веков ломали головы: можно ли воплотить платоновский «город Солнца»? Да, можно. Но он может существовать только в своей особой реальности, которая не должна смешиваться с остальным миром — так же как масло не смешивается с водой. «Сделаем добро из зла, потому что его больше не из чего сделать». Если нельзя построить государство абсолютной правды — построим для начала государство абсолютной лжи. Очень остроумное решение. Оказалось, что, захватив монополию на всю информацию, можно управлять сознанием людей как угодно. Можно, например, заставить их убивать друг друга — всех подряд или выборочно, по заранее составленной программе. Можно заставить их друг друга мучить, и не просто мучить, а получать от этого процесса удовольствие. Чтобы сохранить за собой все эти возможности, государство контролирует каждое высказывание и каждую написанную строчку так, как это не снилось не только испанской инквизиции, но даже мэтру Кальвину. И — никаких точек опоры. Ты не то что не знаешь иных мнений, а не можешь даже предположить, что они возможны. Тебе просто не дают это узнать. И в результате — вырастают сто миллионов людей с необратимо искалеченным рассудком…

Концлагерь размером в половину Евразии. Евроазиатский Союз.

И пятиконечная звезда на гербе — символ всех пяти частей света. Обозначение перспективы, так сказать.

Всё это удалось построить за какие-то двадцать лет. И теперь разрушить ЕАС изнутри уже невозможно. Наверное, надо немало пережить и узнать, чтобы принять для себя такую вот вроде бы простенькую идею: есть на свете вещи, которые делаются только грубой силой…

— …Скажу вам так. Я не знаю, за что я воюю, — но зато очень хорошо знаю, против чего. И я знаю много людей, которым здесь гораздо легче сдохнуть, чем примириться. Если вас интересуют подробности, то как-нибудь после войны я их вам с удовольствием расскажу. В цветах и красках. А сейчас, с вашего позволения, меня интересуют всё-таки более практические вещи…

Браге ничего не сказал, но всем видом показал, что слушает.

— Какие у нас шансы на Юге?

Тут он ответил не сразу.

— С вашим проектом плана я знаком. Вам помогут… чем могут. Хотя возможностей у нас теперь совсем мало…

Я не стал спрашивать, у кого это — «у нас».

— Дело в том, — продолжал Браге, — что построить единый фронт всё равно невозможно. Так что, собственно… Наша часть плана в основном сводится к аккуратной сдаче. Прекратить оборону рубежей… кроме тех случаев, когда это тактически необходимо. Объявлять города открытыми, не допуская их превращения в «крепости» согласно приказам этого идиота…

Он не назвал «идиота» по имени, но я был уверен, что это замечание он допустил намеренно: чтобы промаркировать уровень разговора. Он предлагал максимальную, не зависящую ни от каких формальных условий откровенность. И призывал меня к тому же.

Откровенность… За откровенность — спасибо. Значит, нам сочувствуют, но на военную помощь нам рассчитывать нечего.

— …А ваша часть плана… Если вы хотите обороняться — то, вероятно, вам действительно следует заключать союз с Бонавентурой и уходить в горы. Лучше поздно, чем никогда. Мы не будем мешать, а чем сможем — поможем.

— Господин подполковник, — сказал я. — Когда мы приедем на место — вы берётесь побеседовать на ту же самую тему не со мной, а с моим командованием?

— Вы считаете, что это имеет смысл?

Практического — никакого, согласился я мысленно. Когда же вы наконец поймёте…

— Да. Я считаю, что имеет.

Он ничего больше не спросил, а я не стал торопить его. В конце концов, он ведь сам пошёл на контакт. До финиша у нас ещё будет время, чтобы обо всём договориться.

Когда надо — я умею быть очень настойчивым.

Вот ведь как интересно. Похоже, что моя беседа с фельдмаршалом всё-таки не прошла даром. Хотя сразу он мне этого и не показал, но… Так что тут мне, пожалуй, можно поставить пятёрку. Другое дело, что в имеющей место ситуации наши действия — любые действия — сами по себе бесполезны…

Ладно. Будем считать, что последнее неважно.

Почему-то именно после этого вывода я наконец смог расслабиться. Чего, в самом деле, волноваться. Съездил. Задание выполнил. Теперь вот возвращаюсь — причём с комфортом, что особо приятно…

Я даже заснул.

— Подъезжаем…

Браге сказал это тихо, как бы про себя, — но я проснулся сразу. Хотя вообще-то я сплю отнюдь не чутко.

Я огляделся и встряхнул головой, пытаясь окончательно понять, где я нахожусь. Потом надел фуражку.

Да, мы подъезжали. Гор больше не было — только холмы на горизонте. И вообще, эти места я уже узнавал.

По мере нашего продвижения к северу погода начала портиться. Сейчас небо опять было почти всё затянуто белой пеленой, и шёл мелкий дождик.

Кроме того, здесь было довольно холодно. А если ещё учесть, что три последние ночи я провёл почти без сна, — неудивительно, что чашка горячего кофе встала перед моими глазами, как вожделенное видение.

Ничего, подбодрил я себя. Скоро доберёмся и до кофе.

Мы уже были на окраине города. Вот замелькали первые двухэтажные дома. Вот знакомый железнодорожный мост, под которым мы сейчас проедем. Вот остаток крепостной стены с двумя маленькими сторожевыми башенками… Потом мы свернули на боковую улицу, соединявшую Старый город с лабиринтом здешних жилых кварталов, — и сразу за этим поворотом нас перехватили. От припаркованного к тротуару легкового «бофорса» отделился человек и сделал жест рукой: к обочине.

Мы затормозили. Браге сразу щёлкнул замком дверцы и вышел из машины прямо под дождь, а за ним, слегка помедлив, вышел я. С надеждой на то, что событие меня не затронет, следовало распрощаться. Стоявший на мостовой человек поприветствовал нас салютом — нам пришлось ответить. Кажется, это сбило заготовленную у Браге реплику, и человек заговорил первым.

— Извините, господин подполковник. В наши планы не входило вас беспокоить. Господин поручик, — он повернулся ко мне, — хочу попросить вас проехать со мной. Это недалеко и ненадолго.

— Кто вы? — спросил я, вдруг почувствовав очень противную сухость во рту.

— Моя фамилия Кроль. Франц Кроль.