От ЖЖизни к жизни - Евгений Гришковец

24 августа

Идёт последняя неделя лета. Последняя беззаботная неделя в жизни моего сына Саши. В следующий четверг он станет школьником, а стало быть, впервые лично познакомится с государством.

Он ещё радуется, и ему приятно мерить двубортный пиждак и брюки, в которых он будет ходить в школу. На нём всё это немножко как на вешалке, потому что покупалось, разумеется, навырост, да и не привык он к более-менее строгому пиждаку и стрелкам на брюках. Носы ботинок, купленных для школы, ещё блестят. На них ни царапинки. Ох, ненадолго этот блеск! (Улыбка.) Сашу ещё вдохновляет и интересует новый портфель с большим количеством отделений, карманов и даже отсеком для сэндвичей. Сзади и по бокам порфеля пришиты красивые отражатели, которые мы некогда называли катафотами. Саше уже сейчас хочется в неведомую ему школу. Пенал с карандашами, ручками, фломастерами и приятнейшим на ощупь девственно-белоснежным ластиком будоражит его фантазии… А мы за него волнуемся: он парень лирический, в детском саду криком и активными действиями никогда ничего не добивался, девочек не обижал, в заговорах и интригах не участвовал. Его гораздо больше привлекало общение с кем-то один на один, чтобы уж если общаться, то общаться. Мы часто видели Сашу уединившимся или отошедшим в сторонку от остальных и созерцающим что-то, видимое только ему, или блуждающим в одному ему ведомых мыслях. Какой ему достанется класс? Какие ожидают открытия и переживания? Сколько в ближайшие годы будет у него слёз и радости? Хотелось бы, чтобы слёз было бы поменьше, а многих радостей от школы ждать не стоит… Мы могли отдать его в школу ещё год назад, но решили продлить ему беззаботное детство.

А он нынче такой худой, можно сказать – тощий. Я смотрю на него и понимаю, что ужасно ему в этом смысле завидую. Прекрасно помню, как после лета я возвращался от бабушки домой весь загорелый, худющий, с добела выгоревшим пушком на загривке и спине. Мама, увидев меня такого, только всплёскивала руками и говорила, что у меня живот к спине прилип и что позвоночник торчит, как плавник у рыбы. Я весь, что называется, избегивался за лето. С утра до ночи купанье, купанье, беготня, затеи и игры, рыбалка, лазанье по чужим садам или в другие запретные места, снова купанье. И между этим – тёмный, глубокий, без каких-либо видений сон. Периодически звериный аппетит. Но, как правило, за всей этой беготнёй про еду мы просто забывали. При этом силы и энергия не иссякали. Вот и Саша нынче избеганный за лето и очень худой.

Он такой упругий, жилистый, гладкий, загорелый, заросший длинными волосами, как Маугли в мультфильме, с горящими, шальными летними глазами и весь ужасно приятный на ощупь. А я… что я? Я, как всегда, в конце лета ворчу на себя за три лишних килограмма, за летнее чревоугодие и расслабленность, за желание ещё полениться… Сейчас кажется, что я не помню, как сосредотачиваются и работают. Мозоль от ручки с пальцев сошла. Кажется, морским воздухом выдуло из памяти тексты спектаклей и актуальные замыслы. Не представляю себе, как снова смогу по восемь – десять часов в сутки, без выходных, писать, не отрываясь от стола, или изо дня в день колесить по осенним и зимним остывшим и бесконечно остывающим нашим городам. Где-то там, между этими городами и между страниц новой книги, уйдут набранные за лето рыхлые ненужные килограммы, рука обретёт прежнюю твёрдость, а жизнь – кажущийся смысл… Но сейчас так не хочется расставаться с летом! Хочется ещё немножко безделья, весёлых компаний, беззаботного обжорства с заклинаниями, мол, подумаю о полезном и диетическом питании после… потом… осенью… зимой (улыбка). Хочется ещё побыть неэффективным, недисциплинированным и бессмысленным…

Но первое сентября уже через неделю.

27 августа

В Москве стоят последние, можно сказать, жаркие деньки. А вчера во второй половине дня налетели тучи, пролился последний по-настоящему летний тёплый ливень, тут же выскочило солнце, и появилась радуга, не какая-то едва заметная, расплывчатая, блёклая и вялая, а яркая, как в мультфильмах, как в детских книжках. Удивительный таинственный мост, по которому можно прогуляться. Я словно пережил мистические впечатления людей, которые не знали законов преломления света, не знали слов «дисперсия», «интерференция» и прочих физических терминов… Кстати, на выпускном экзамене по физике в школе мне попался вопрос «Дисперсия света». Я поплыл. И только доброе отношение ко мне учителей и точное их знание, что на карьеру в точных науках я не претендую, позволили им поставить мне в аттестат красивую, округлую, но совершенно не заслуженную тройку. Вот почему я категорический противник ЕГЭ, хоть ЕГЭ и совпадает с моими инициалами (улыбка).

Радуга была прекрасная. Это, пожалуй, первая радуга, которую я видел над Москвой. После лета, после долгого отсутствия в столице я всё время беззвучно повторяю про себя один и тот же вопрос: как здесь можно жить?

Впереди уже маячат вполне ясные перспективы, точнее – совершенно определённые планы в виде гастрольного графика и коротких перерывов между гастролями. В промежутках между разъездами буду писать повесть, которую проработал, осмыслил и внутренне почти прописал. Теперь нужно взять ручку, стопку бумаги и записать её. Повесть задумана небольшая по объёму, но довольно жуткая по содержанию. Работа над ней будет трудной, но, скорее всего, интересной и углублённой. Столь нервного замысла у меня никогда не было. Хотелось бы завершить работу ещё в этом году и тут же взяться за другую повесть, которую я задумал давно, но из-за «Сатисфакции» мне на неё недостало времени.

Лето заканчивается. Сам себе ежедневно повторяю слова героя фильма и пьесы «Пять вечеров». Помните, почти в конце Ильин говорит: «Разболтался я тут с вами». Вот и я чувствую, что немножко за лето разболтался. Пора браться за работу. И борются во мне лентяй и сибарит с работягой и педантом. Но работяга обязательно победит лентяя, а сибарит уж как-нибудь с педантом договорится.

8 сентября

То, что прочтёте ниже, написал ещё вчера, до известия об авиакатастрофе. По поводу этой беды ничего ни добавить, ни прокомментировать не могу. Сам прилетел на днях, а сегодня вечером повезу в аэропорт дочь.

За время молчания, то есть за неделю с небольшим после последней записи, успел пережить много совершенно новых и прежде не испытанных ощущений. Впервые в жизни полежал в больнице. Впервые был беспомощен, малоподвижен и даже побывал под общим наркозом, которого боялся больше всего. Впечатлений много. Но это мои собственные впечатления, и причины, по которым мне пришлось всё это испытать, также мои собственные. Теперь уже всё хорошо, я дома, и гастроли начнутся как намечено.

Возвращался на днях домой, был после больницы слаб и несколько раздражён, а дорожная сумка была особенно тяжела, и многие движения давались не без труда. В аэропорту, конечно же, толпа, люди всё возвращаются кто откуда по домам, начало учебного года, суматоха, да ещё только закончился в Москве великий праздник – День города, эхо которого долетает до самых дальних уголков и пределов. В самолёте был аншлаг (я отдаю себе отчёт, что аншлаг был не по причине моего присутствия (улыбка).

Вечерний рейс, много усталых людей, усталые, а потому капризные и плаксивые дети, на вечерних рейсах много подвыпивших… И вот последним в самолёт под руки ввели пассажира… Человеком его назвать трудно, поскольку себя таковым он вряд ли ощущал, да и вряд ли смог бы ответить на вопрос, как его зовут и откуда он родом… Но посадочный талон он крепко сжимал в руке, а в другой руке намертво крепко держал сумку, так что пассажиром его назвать можно было, не сомневаясь.

Нечасто можно увидеть в общественном месте столь оглушительно пьяного. Да и вообще в таком состоянии человека редко можно увидеть стоящим на ногах. В состоянии такого опьянения люди обычно не ходят. К тому же уровень алкоголя в его крови не сочетался с его внешним видом… У него на голове были явные признаки недавней стрижки и даже причёски. Аккуратненькие очки, чистенькая, светлая рубашечка, светлые брючки, чистые ботиночки, и сумка у него была хорошая, и выбрит он был гладко… Он ничего не мог произнести. На лице его была нелепая механическая улыбка, команду на которую, видимо, отдал ему мозг за миг до полного отключения. А ещё он малопонятно, но в итоге разборчиво бормотал, повторяя одну и ту же фразу: «Я боюсь летать».

Кто-то завозмущался, мол, как таких пассажиров пускают на борт. Кто-то, видимо, с ужасом подумал: не с ним ли рядом будет лететь это тело. Но стюардессы заботливо проводили его и где-то усадили. Благо, он оказался не рядом со мной. И благо, что всё-таки его пустили на борт. Уверен, в английской, немецкой, швейцарской или французской компании такого пассажира не допустили бы до полёта. Правильно! Таким пьяным не место на борту среди других пассажиров, тем более детей. Всё верно! Но что-то человеческое, душевное и сердобольное взяло верх у служащих аэропорта, которые довели бедолагу до самолёта, и стюардесс, которые приняли столь проблемного пассажира. Разглядели они в этом теле душу, которая действительно страшно боится летать, увидели, что человек, видимо пройдя все кордоны и контроли, рванул ударную, а точнее – смертельную дозу алкоголя, чтобы его туловище долетело до пункта назначения. По прилёте описанный мной человек вышел из самолёта последним, сумку его вынесли заботливые стюардессы, а сам он спускался по трапу хоть и самостоятельно, но ещё не понимая, что уже на земле.